Весной, до того как выехать на все лето с семьей на хутор, Платов пропадал на рыбалке. И в тот день вернулся усталый, обветренный, пропахший рыбой и весенней сыростью. По-хозяйски в грязных сапогах прошел в залу и расселся там, наблюдая, как загудел дом, встревоженный его возвращением. Жена, Надежда Степановна, вскричала трагически:
— Матвей Иванович, да что же это такое?! — и потащила служанку срочно затирать грязные и мокрые следы.
Сын, прозевавший возвращение отца, выскочил откуда-то, и жена сразу тревожно вскрикнула:
— Ванечка, не мешай отцу!..
Через минуту она обвила шею мужа руками и, отрываясь от разговора со служанкой, которой давала последние наставления, спросила:
— Друг мой, тебе хорошо со мной? Правда?
Матвей промычал что-то приличествующее моменту.
— Нет, иногда мне кажется, что я все делаю не так. Ты поправляй меня, сделай милость, — она отстранилась, пристально рассматривая в зеркало, как уложены у нее волосы.
— Там казак ждет с ордером от Иловайского, — сказала служанка.
— По крайней мере, отогреется и напьется чаю. Ступай, — велела Надежда Степановна.
— Ордер от Иловайского? — переспросил Матвей, снимая ее руки у себя с шеи.
Мимолетные объятия и поцелуи при прислуге, и всё как-то не вовремя, то, что само собой установилось за последние пять лет, стали раздражать его в последнее время, И жена, он заметил, стала худая и какая-то дерганная, никакого удовольствия.
— Эй, позовите казака! — крикнула Наденька, вновь обнимая его за шею и прижимаясь щекой к щеке.
Матвей попытался подняться навстречу посыльному, но она одним легким движением всего тела оказалась у него на коленях и радостно, словно обманула кого-то, рассмеялась.
— Давай, — протянул Матвей руку за пакетом, встречая казака сидящим и с женой на коленях.
Казак, не меняясь в лице, молча протянул искусно сложенную бумагу.
Матвей знал, что это ордер ему формировать полк для выступления на службу. Свои ребята в Войсковой канцелярии держали его в курсе всех подобных дел.
— И что же там нам пишут? — прижималась Наденька, заглядывая в бумагу.
Доставляя ей удовольствие, Матвей разборчиво прочитал ордер, задумался. Жена тоже притихла.
— Надо к атаману сходить, — решил Матвей, перехватил Наденьку одной рукой под колени, поднялся, держа ее на весу, опустил на освободившееся после себя место и крикнул. — Эй! Кто там?.. Одеваться!
Иловайский был добр и ласков. Обделывал он как раз одно дельце, сосватывал Степана Ефремова-младшего и дочь свою Екатерину, и потому угождал всей ефремовской родне и зятю, Матвею Платову в том числе. Поговорил, поулыбался, напоказ полюбовался высоким красивым полковничком. Сказал, что в апреле собираться, а в мае выступать, и отпустил.
На другой день к вечеру заявился к Матвею батюшка, Иван Федорович:
— Куда ж тебя?..
— На Кавказскую Линию.
— Кого ж сменяете?
— Каршина… Еще кого-то…
Видно было, что батюшка и сам все прекрасно знает, а пришел со своеобразным экзаменом. Упустил он время, не проводил сына в первый раз на службу, тот сам к нему заявился, теперь вот наверстывал. В разговоре намекнул, что это он упросил Дмитрия Иловайского, ходившего на Кавказскую линию походным атаманом во главе трех донских полков, взять Матвея полковником.
— Твой полк, самого Иловайского и Василия Орлова. Подходящая компания, казаки надежные…
— Ладно уж. Как-нибудь…
— Не «как-нибудь»! Ты гляди, Матвей, тебе раз повезло, другой раз так не повезет. Тут служить надо будет. Тебя и так молодостью попрекают…
— Хорошая молодость! Вон Степан Кутейников с полком на Кагальник идет, а ему сколько? Восемнадцать лет! А мне, слава Богу, уж под тридцать.