На мой взгляд, и то, и другое плохо».
Думается, что вряд ли подобное признание соответсвовало истине.
Где-где, а в военных училищах с их палочной дисциплиной никто самостоятельным не был.
Хотя кто знает!
Вполне возможно, Мустафа воспринимал подчинение воспитателям-офицерам как должное и не желал слушаться мать.
Конечно, та знала о той непостижимой легкости, с какой Кемаль сдал экзамены, и… продолжала оплакивать потерянного, как ей казалось, навсегда сына.
Но стоило ей только увидеть Мустафу в так идущей ему военной форме, как она, мгновенно позабыв все свои опасения, с неподдельным восхищением воскликнула:
— О, мой маленький паша!
Лед тронулся, и с этой минуты Зюбейде-ханым ни о какой другой карьере для своего «маленького паши» не помышляла.
Утешало ее и то, что трое сыновей ее родственников — Салих, Нури и Фуад Булджа — тоже решили посвятить свою жизнь служению в армии.
Для самого Мустафы наступили суровые после безмятежной и вольной жизни на природе времена.
И не знавшему дома, что такое «надо» и «нельзя», ему приходилось терпеть.
Но подобные мелочи не огорчали мальчика.
Он учился, а все остальное мало волновало его.
И уже тогда он мечтал о будущем.
Рюшдие была только первой ступенью среднего военного образования, после которой предстояла учеба в военном лицее, а затем и в Харбие, как называлась высшая военная школа.
Попасть в нее было нелегко: если средних военных училищ в Турции хватало, лицеев насчитывалось всего семь, а столичная Харбие была только одна.
И учиться в ней было верхом мечтаний любого курсанта, поскольку наиболее способные ее ученики, получив лейтенантский чин, зачислялись в классы генерального штаба, откуда выходили в чине капитана.
Эти офицеры являли собою армейскую номенклатуру, с уже обеспеченной карьерой, и Мустафа решил во что бы то ни стало войти в офицерскую элиту империи.
Благо, что все предпосылки у него для этого были.
Сразу начав выделяться среди сверстников, он прекрасно успевал по всем предметам, но особое предпочтение отдавал французскому языку и математике.
И уже тогда в нем стало заметно стремление к лидерству везде и во всем.
Асаф Илбай, который был другом детства Мустафы Кемаля, вспоминал, что он не очень любил участвовать в дворовых играх, а больше сидел и наблюдал за тем, как играют его товарищи.
Однажды Асаф Илбай и другие ребята все же уговорили Мустафу поиграть с ними, но узнав правила игры, Мустафа наотрез отказался наклониться, чтобы через него могли перепрыгнуть другие.
— Я, — сказал он, — не буду наклоняться, если кто-то хочет перепрыгнуть через меня, пусть прыгает так…
Еще рассказывают, что как-то раз в начальной школе на уроке физкультуры Мустафа участвовал в соревнованиях по бегу.
Победитель включался в список участников межшкольных соревнований. Мустафа, победив в первом туре, лидировал во втором, как вдруг увидел на обочине маленькую раненую птицу, которая пыталась взлететь.
Мустафа остановился и взял ее в руки.
В том туре он пришел последним, но было неимоверно счастлив оттого, что спас птицу.
И тогда ученик, который пришел первым, сказал:
— Мустафа остановился, чтобы спасти птичку, на самом деле он бегает быстрее меня и лучше представит нашу школу.
Учитель объявил победителем Мустафу, который в межшкольном соревновании завоевал для своей школы победный Кубок.
Проявлял он свои недюжинные способности и вне школы и часто становился победителем всевозможных математических конкурсов, организованных «Руководством для детей».
Тогда же в его жизни произошло знаменательное событие.
Дабы не путаться, учитель математики, Мустафа Сабри, предложил ему взять второе имя — Кемаль.
Гордый от сознания того, что ему предлагают получить имя, означавшее на арабском языке «зрелость» и «совершенство», он с радостью согласился и очень быстро оправдал его, получив сержантское звание и став старостой класса.
Он намного превосходил знаниями математики других учеников, и со временем преподаватель стал поручать ему проведение репетиторских занятий с одноклассниками.
Вот тогда все с некоторым удивлением увидели совсем другого Кемаля: нетерпимого к чужим слабостям и требовательного.
Его властный и вспыльчивый характер не нравился никому, но, как только его пытались поставить на место, он начинал говорить о своем особом предназначении.
Конечно, над ним смеялись, но Кемаль только презрительно морщился и продолжал пребывать в своем, как тогда многим казалось, весьма неприятном для него заблуждении.