Ни Али Фуад, ни сам Кемаль никогда не рассказывали о той встрече.
Глава V
В январе 1905 года Кемаль получил звание капитана.
С учебой было покончено, и начиналась новая жизнь — жизнь солдата.
И можно понять охватившее новоиспеченного капитана чувство гордости, когда он облачился в парадную форму офицера Генерального штаба с золотыми эполетами, капитанскими знаками различия на расшитом блестящими галунами высоком воротнике и витыми аксельбантами.
Но, увы, радовался он рано.
Вместе с Али Фуадом его выдал секретный агент Измаил-паши, и, обвиненный в издании подпольной газеты и создании тайной организации, он оказался в тюремной камере.
О многом передумал Кемаль в долгие часы своего заточения.
И только здесь, в тюремной камере, до Кемаля в полной мере дошло то, что, по сути дела, именно так и жили миллионы турок, даже если они и не находились за толстыми тюремными стенами.
Кемаль не был трусливым человеком, но порою ему становилось не по себе.
Да и кто он для облеченного огромной властью Абдул- Хамида?
Так, самая что ни на есть обыкновенная мошка, которую тому ничего не стоит прихлопнуть!
Но не напрасно молила Зюбейде-ханум Всевышнего, услышал тот ее страстные мольбы, и Кемаля выпустили из тюрьмы.
Правда, перед самой «амнистией» он прошел через новое унижение, представ перед самим Измаилом Хаккы-пашой.
Когда Кемаля ввели в комнату, генерал кивком отпустил конвойных и сквозь линзы своих очков в золотой оправе уставился на Кемаля с таким зловещим видом, словно собирался расстрелять его в собственном кабинете.
И расстрелял бы!
Ведь именно в таких типах, как этот Кемаль, он видел вызов всему тому, что было ему так дорого.
Даже не пытаясь скрыть неприязни к молодому человеку, он долго и нудно говорил о том, что великий и мудрый султан сделал все, чтобы он получил прекрасное образование и высокий офицерский чин, а он отплатил своему благодетелю черной неблагодарностью.
И уж кому-кому, а ему, молодому и способному, следовало бы направить все свои помыслы на служение султану и империи, а не на расшатывание ее устоев.
Зачем ему, будущему руководителю турецкой армии, нужны какие-то подозрительные газетенки и стишки давно просившихся на виселицу рифмоплетов, не говоря уже о крамольных речах в присутствии еще не окрепших умов, склонных в силу своей легкомысленности к смуте и неповиновению?
Да и личная жизнь молодого офицера не вызывала у инспектора особого восторга, и на протяжении своей нудной речи он несколько раз упомянул о ресторанах и кафе, в которых так любил бывать Кемаль.
Чего он вообще хочет?
Навсегда похоронить себя в той камере, откуда его только что привели?
Если так, то ему можно пойти навстречу!
Выдержав долгую паузу, Измаил-паша проскрипел, что его величество так бы, наверное, и сделал, если бы Кемаль не был так молод.
И на этот раз он прощает его.
Конечно, у султана были совсем другие виды на его будущее, ему нужны способные люди, но он сам испортил себе карьеру, и теперь, вместо ожидавшей его Македонии, он отправится в Сирию.
Однако во второй раз, зловеще блеснул золотой оправой инспектор, ни на какое снисхождение он пусть не рассчитывает.
И если до его величества дойдет хотя бы малейший слух о его вольнодумии, он сразу же вернется в знакомую ему камеру.
И на этот раз навсегда.
С непроницаемым лицом слушал Кемаль разглагольствования этого чиновника от армии, который еще больше убедил его в том, что именно такие люди и довели некогда могучую и непобедимую империю до того жалкого состояния, в каком она пребывала сейчас.
И чем больше говорил этот человек, тем больше он не нравился Кемалю.
Измаил Хаккы-паша являл собою ярчайший образец тех бюрократов, которых так ненавидел всю свою жизнь Мустафа Кемаль.
И даже голос у него был под стать внешности: неприятный и скрипучий, словно он не говорил, а открывал и закрывал несмазанную и плохо подогнанную дверь.
Услышав о своей ссылке и так и не проронив ни слова, Кемаль щелкнул каблуками и поспешил к Али Фуаду, у которого вместе с Мюфидом Оздешем и отвел душу за бутылкой виски.
На следующий день друзья отправились на австрийском судне в Бейрут, и основательно подогретый виски Кемаль долго не уходил с палубы.
Да, что там говорить, первые шаги в его капитанской жизни особого оптимизма не вызывали.
— Они оказались, — заметит он позже, — шагами не в жизнь, а в тюрьму…
Что ждало его в Сирии?
Служба в каком-нибудь захолустном гарнизоне или настоящая армейская школа, так необходимая каждому молодому офицеру?