- А как не струсишь, ежели ворон над головой кружит, волки в темноте бродят, Вотана воем кличут, а из кузницы красный свет вырывается?
Вздохнул дядя Агигульф и сказал прегорестно:
- Ничего не поделаешь, испугался я. Вот брат мой Ульф - тот бы не испугался. Может, племянники подрастут, храбрецами себя покажут, а мне уж, видать, не владеть волшебным мечом.
Задумчиво произнес Валамир:
- Гизульф - да, Гизульф, может быть, и не струсит. А вот Атаульф, по-моему, струсит.
- Атаульф? - переспросил дядя Агигульф. Губами пожевал. - Может, и Атаульф не струсит. Ну, нам-то с тобой в любом случае уже не владеть волшебным мечом.
Мы с братом так и замерли. Стало быть, все правда, что Хродомер рассказывал! Значит, действительно призрачный кузнец выковывает волшебный невидимый меч, если дядя Агигульф с Валамиром это видели!
И так захотелось нам доказать ему и Валамиру, что оба мы храбрецы, не в пример самому дяде Агигульфу, что даже во рту пересохло.
А дядя Агигульф добавил, обращаясь к Валамиру:
- Хродомер-то, старый лис, не все рассказал. Аларих до сих пор из кургана выходит, все кузнецу отомстить пытается. Надо бы Алариха на кузнеца натравить, а пока они между собой сражаются, забрать тот незримый меч...
И с тем в дом ушли, больше мы разговора их не слышали.
Мы с Гизульфом стоим и аж трясемся - не поймешь, чего больше было, страха или радости. Поначалу думали мы, что разыгрывают нас дядя Агигульф с Валамиром. С другой-то стороны, Аларих действительно из кургана выходит. Дедушку Рагнариса шутником никак не назовешь, а дедушка беседовать с Аларихом на курганы ходит.
И решили мы попытать счастья там, где дядя Агигульф с Валамиром опозорились.
Дождались новолуния, из дома тишком выбрались (не только от отца таились, но и от Ахмы-дурачка, чтобы с нами не увязался). Дядя Агигульф в этот день у Валамира заночевал, дедушке Рагнарису сказал, что копье они валамирово ладить будут (разболталось, дескать, копье от частого употребления) - мы так поняли, что бражничать они собираются.
Шли мы с Гизульфом по улице, все тихо было, а как мимо дерева одного проходили, где вороны днем гнездятся, вдруг взлетело воронье разом и разоралось страшным голосом. Во все стороны вороны полетели; а одна - в сторону старой кузницы. Мы сразу поняли, что это Вотана посланец. Гизульф сказал, что уверен - ворон это. И крупнее он, чем все прочие, в два раза. А то и в три.
Я в темноте ничего не видел, но Гизульф был уверен. Тогда я тоже поверил. И мы пошли за посланцем Вотана к старой кузнице - счастья пытать.
Ворон сразу исчез, но мы и без него дорогу знали. Шли по берегу. От реки туман наползал. И вот в тумане тень показалась - волк то был крупный, крупнее обычных волков. То справа от нас, то слева скользил он, будто следя, чтобы с пути мы не сбились.
Два или три раза мерещилась нам в тумане фигура в шляпе с посохом в руке. И волчья тень ластилась к этой фигуре.
- Вотан! - прошептал Гизульф.
Я перепугался от восторга. Никогда прежде такого не испытывал. Дедушкины боги все-таки деревянные, отец наш Тарасмунд "истуканами" называет их и "идолищами".
Когда мы к кузнице подошли, то позабыли даже о Вотане и его волке. Потому что было все точь-в-точь как описывали в том разговоре дядя Агигульф с Валамиром. Крыши у кузницы уже не было и двери тоже не было нараспашку стояла. И оттуда, из глубины развалившейся кузницы, вырывался красный свет, будто входы в подземное царство разверзлись.
И как только приблизились мы, донесся удар молота.
Только смолк звук от удара молота, как позади нас вода заплескала (кузница почти на самом берегу стояла). Обернулись мы, как безумные, и увидели, что из воды воин выходит.
Лицо у воина шлемом закрыто, в руке щит, меча нет. И нагой он был.
Поняли мы, что за мечом он пришел.
Тут Гизульф завопил пронзительно и истошно, а я со страху обмочился.
И вдруг кануло все. И воин в тумане скрылся, и молот стих, и пламя потухло.
А может, и не потухло, потому что бежали мы, очертя голову.
Добежали до дома, спать вместе повалились, в обнимку, но заснуть не могли, потому что дрожали. К тому же, я был мокрый.
Наутро все это мы Ахме-дурачку рассказали. Больше некому было рассказать, потому что отец бы прибил нас за такие подвиги, а дядя Агигульф бы высмеял. Ахме же и наврать можно было, что мы героями себя показали и перед самим Вотаном не осрамились.
Ахма слушал, глазами вращал, волосами тряс - видно было, что взволнован и завидует. После Ахма ушел куда-то.
Остались мы с Гизульфом вдвоем. Тут Гизульф мне говорит:
- Дураки мы. Надо было Бога Единого позвать. Бог-то Единый один вместо всех богов, он бы и Арбра прибил, и Вотана поборол с волками его.
А я о другом думал. И сказал брату моему Гизульфу:
- Не к кузнице ли Ахма-дурачок пошел? Пойдем за ним, посмотрим, что он там делать будет.
Мы пошли.
Ахма как раз из старой кузницы выбирался, когда мы подбежали. В руке вещицу какую-то держал и глядел на нее недоуменно.
Гизульф Ахме грубо сказал:
- Дай сюда!
И отобрал вещицу ту.
Это был волчий клык на веревочке, выкрашенный до половины красным. Мы сразу узнали его. Наш дядя Агигульф много амулетов на шее носит. Этот клык тоже его амулет был.
Дядя Агигульф голыми руками вырвал его из пасти волка-людоеда, который в полнолуние оборачивается воином невиданной силищи, и макнул в волчье сердце, когда разорвал людоеду грудь. Все это дядя Агигульф сделал голыми руками. Так он нам рассказывал.
А волк этот оборотень среди гепидов дальних жил. А те и не понимали, что оборотень среди них живет - на то они и гепиды. Так бы и мучились, если бы дядя Агигульф случайно с Теодобадом на них в поход не пошел. Походя и оборотня извели. Гепиды потом благодарили - те, которые живы остались.
Как увидели мы с Гизульфом этот клык, так и онемели. Сразу многое нам внятно стало. И разговор тот между дядей Агигульфом и Валамиром (как это нам раньше в голову не пришло, что не стал бы дядя Агигульф громогласно признаваться в своей трусости! Да и когда это трусил дядя Агигульф, если большие отряды при одном его имени разбегаются?) И копье, которое у Валамира как раз в новолуние расшаталось. И вороны, что вдруг с дерева взлетели (камнем, видать, в них бросили). И волчья тень, и фигура с посохом - небось, Ода-пастуха с Айно подрядили, бражку угрюмому пастуху выставили, чтобы пакость сотворить им помог.