После того, как дядя Агигульф видел на озере чужих, а никто больше не видел, ни один человек, кроме моего брата Гизульфа, Агигульфу верить не стал. Дядя Агигульф из-за этого со всеми дрался. В последний раз дядя Агигульф дрался на хродомеровом подворье, там правоту свою доказывая, только это печально закончилось. Пока дрались, к нам от Хродомера человек прибежал и закричал, что дядя Агигульф хлев там повалил. Дедушка Рагнарис дядю Агигульфа домой палкой пригнал. После и сам Хродомер к нам являтся и требовал, чтобы дядя Агигульф у него хлев починил. Развалил, мол, хлев своей дракой. Дедушка Рагнарис заставил дядю Агигульфа Хродомеру хлев поставить, а заодно и наш починить ему велел. Брат мой Гизульф жалел дядю Агигульфа и помогал ему, а еще шушукались они о чем-то в сумерках, а мне не говорили. Я обо всем потом узнал. Они хотели на озеро вдвоем идти и словить этих чужих, чтобы все село устыдить. Я думаю, дядя Агигульф хотел всех чужих порвать, только одного привести, а Гизульфа с собой брал, чтобы духов озерных отгонять, дабы они благодушие на дядю Агигульфа опять не напустили. Хотели и Валамира с собой брать, но больно уж крепко дядя Агигульф с Валамиром в последний раз подрался. Рано, мол, еще к Валамиру идти, пусть у того сперва синяки с лица создут. Да и на дядю Агигульфа в те дни любо-дорого было смотреть: Валамир ему так нос расквасил, свеклу вместо носа сделал. Да еще палка дедова везде погуляла. Первые дни после того дядя Агигульф все ярился, кричал, что всем красного петуха пустит и к велемудовым вандалам уйдет, но потом душой отошел. И с Гизульфом шептаться про то стал, что на озеро они тайно пойдут. Я однажды подслушал, как они шепчутся.
Я не хотел, чтобы они на озеро шли. Я боялся, что они привадят чужих к нам, покажут им дорогу в наше село. Но еще пуще чужих боялся дедушку Рагнариса, который настрого запретил на озеро ходить. Страшен в гневе дядя Агигульф, но куда страшнее гнев Рагнариса, ибо Арбр-убиенный за ним стоит и Аларих-курганный, а с ними встречаться никому не пожелаешь.
Три дня прошло, как шептались дядя Агигульф с Гизульфом; я же глаз с них не спускал, ибо не хотел допустить, чтобы на озеро они пошли. Гизульф ночевал рядом со мной, поэтому не мог ночью уйти без того, чтобы я про то не узнал. На четвертую ночь перед рассветом я проснулся, будто подбросило меня. Хвать - нет рядом Гизульфа. Мы тогда на сеновале спали. Спустился на двор, никого не увидел.
Вдруг кто-то сзади подкрался ко мне, схватил и рот мне зажал. Я от страха обмер и подумал, что это враги к нам на двор незаметно вошли, отбиваться начал и мычать, ибо громко завопить не мог. Потом перед собой вдруг Гизульфа увидел, брата своего; он глядел на меня и подло улыбался. Тогда я понял, что это дядя Агигульф меня держит. Тут он меня отпустил, наказав только не кричать, и по шее дал для убедительности. Но Гизульф сказал, что я непременно пойду и старшим на них нажалуюсь и что обезопасить себя от такой беды одним способом можно: взяв меня с собой. Тогда я-де с ними одной виной повязан буду и не стану язык свой распускать. А дядя Агигульф добавил, что ежели стану, то они с Гизульфом меня конями размечет. Но я не поверил, потому что у нас только один конь, тот самый, про которого дядя Агигульф вспоминать любит. И над конем этим дядя трясется.
Так и вышло, что мы втроем на озеро пошли. Впереди дядя Агигульф вышагивал, острогу на плече несет. Вторым меня пустили, чтобы не сбежал и дедушке Рагнарису про поход этот не донес. Сзади Гизульф шел, за мной приглядывал. Я все думал, что так из плена Ульфа вели, когда наш дядя Ульф первый раз в рабство угодил, к герулам: впереди враг, позади враг, между ними дядя Ульф плетется и глаз у него вышибли.
Гизульф с рогатиной шел; дядя Агигульф ему свою дал. Сам же дядя Агигульф топором вооружился. А я безоружный.
Так и шли через село. Солнце только-только вставало, все еще спали. Только у Хродомера на подворье козу доили, а на выходе из села мы Ода-пастуха повстречали со стадом. Агигульф ему кулаком погрозил и палец к губам приложил и Гизульф тоже ему кулаком погрозил, а я только улыбнулся прежалостно. Нашего же брата Мунда с Одом не было, только собаки вертелись. Од собак придержал, чтобы они на нас не бросились. На дальний выпас шел Од, не иначе.
Когда Од со стадом и собаками из виду скрылись и село осталось далеко позади, а солнце уже встало, дядя Агигульф пришел в хорошее настроение и песню горланить стал. И Гизульф тоже горланить стал. И так им было хорошо и весело, что я позавидовал и тоже хотел было с ними песню эту петь, как вдруг вспомнил, что я - пленник их и глаз у меня выбит, как у дяди Ульфа; еще больше закручинился и не стал с ними петь.
Я даже прикрыл один глаз, пока Агигульф, обернувшись, это не увидел и не хмыкнул гнусно (на другой день у меня этот глаз действительно заплыл, но об этом рассказ впереди).
Мы шли и шли себе по холмам, где осиновые рощицы шумят, переходили болотца и сырые низины, от незабудок синие. После дубовая роща начинается. За дубовой рощей Сырой Лог, где Гизульф своего кабана завалил. Но мы в сторону взяли и рощу только краем прошли, а к Сырому Логу спускаться не стали.
Тут дядя Агигульф от пения охрип и поучать нас стал, как к озеру ловчее выходить. Потому как к озеру подходы почти везде заболочены, однако ж пара тропок есть. Одну тропку он, дядя Агигульф, как свои пять пальцев знает. Тут в чем вся хитрость? Тот дуб найти, который немного в стороне от рощи растет, будто выбежал он из рощи на открытое место и там его молния настигла и пополам расколола. Если, не выходя из рощи, к этому дубу лицом встать, то тропка как раз будет видна в высокой траве. Вот по этой тропинке и надо идти.
Пока идешь, почти гибель от мошкары примешь, но надлежит претерпеть это. Зато прямо к озеру выйдешь как раз в том месте, где берег сухой и в воду небольшим мысом входит. На этом-то мыске в свое время и отыскались портки того пропавшего раба-меза.
Трава тут в человеческий рост растет и не одна только мошкара в той траве таиться может, прибавил дядя Агигульф значительно. В траве этой всякое таиться может. И потому надлежит идти с оглядкой, смотреть и слушать.