Дедушка Рагнарис с Хродомером говорили потом, что чума по селу бродила — Визимара искала, а как нашла, так успокоилась. Видать, Аларих-курганный чуму эту за Визимаром посылал. Люди-то Визимара простили, что Алариха не уберег, а сам Аларих, по всему ясно, не простил.
Только я думаю, что не так все было, потому что чума по всему краю была и многих погубила и в соседних селах и даже в дальних, и в бурге. И не только у нас она была. И у гепидов чума была, и у вандалов была.
Еще я думаю, что дедушка тоже Визимара не простил, потому что слышал как-то разговор дедушки Рагнариса с Хродомером. Хродомер сетовал, что из-за сломанного серпа в бург приходится посылать, ибо нет у нас своего кузнеца, а в то старое село никто не ездит. И о кончине Визимара сетовал. Дедушка же Рагнарис отвечал, что, мол, Визимар потому от чумы умер, что не настоящим кузнецом был. Настоящий кузнец от чумы не умирает, ибо огню служит.
Кузница с той поры, как кузнец Визимар умер, заброшенная стоит. Туда не очень-то любят ходить — место слывет нехорошим. Хотя чума ни одного дома в нашем селе не обошла стороной, все-таки в доме Визимара она закончила свой обход; оттуда может снова прийти, если ее лишний раз потревожить. Потому и не ходят в брошенную кузницу.
Несколько зим тому назад, когда Гизульф был такой, как я сейчас, вот что приключилось.
Ульфа с нами тогда не было. А когда Ульфа нет, дядя Агигульф петухом ходит, хвост развернув; при Ульфе он не очень-то нос дерет. Ульф в плену у герулов тогда томился.
Однажды к дедушке Рагнарису зашел Хродомер. В веселом настроении был Хродомер. Усевшись во дворе на солнышке стал нам с Гизульфом, с Ахмой-дурачком и сестрами нашими, были-небыли рассказывать.
После и дедушка Рагнарис свои рассказы вплетать стал. Молодость вспоминали.
Нечасто у нас такой праздник, чтобы дедушка рассказывал, вот мы и слушали, разинув рот. А чтобы Хродомер истории рассказывал — такое и того реже случается.
Тут и Валамир с дядей Агигульфом подошли и тоже слушать стали. Стоит послушать, когда Хродомер рассказывает.
Зашла речь о кузнецах. Тут и поведал Хродомер, что в заброшенной кузнице всегда дух кузнеца жить остается. Если не побояться и в новолуние, ночью, к кузнице прийти, следом за черным вороном Вотана, можно услышать, как призрак кузнеца призрачным молотом по наковальне бьет.
Выковывает кузнец на радость Вотану невидимый меч силы неимоверной. Виден этот меч только раз в месяц бывает, как раз в новолуние. И вот, если не побояться, войти в кузницу и громовую руну в воздухе начертить, так что загорится она в воздухе, будто пламенная, то расточится призрак кузнеца, а невидимый меч останется.
Завладев тем мечом невидимым, становится человек непобедимым. Незрим меч и неощутим, но никакой доспех ему не помеха, а кого коснется, тот обязательно в несколько дней умрет. А может быть, и сразу умрет.
И еще сказал Хродомер, что тот, у кого невидимый меч есть, обязательно умирает плохой смертью. Поэтому только тот таким мечом завладеть стремится, кто решился мстить, не щадя себя.
А мы с Гизульфом как раз собирались герулам за Ульфа мстить. За то, что в плену держат, над родом нашим глумятся.
И Ахма-дурачок тоже отомстить рвется. Словами не говорит, но мычит свирепо и лицо гневное делает.
Несколько дней минуло; все не шел у нас из мыслей этот волшебный меч.
Видать, не только нам он в душу запал, потому что как-то мы с Гизульфом слышали разговор между нашим дядей Агигульфом и Валамиром, дружком его. Они очень громко говорили, потому мы и слышали, хотя и не старались особенно подслушивать.
Дядя Агигульф говорил:
— Зря мы на прошлое новолуние струсили.
Валамир ему вторил:
— А как не струсишь, ежели ворон над головой кружит, волки в темноте бродят, Вотана воем кличут, а из кузницы красный свет вырывается?
Вздохнул дядя Агигульф и сказал прегорестно:
— Ничего не поделаешь, испугался я. Вот брат мой Ульф — тот бы не испугался. Может, племянники подрастут, храбрецами себя покажут, а мне уж, видать, не владеть волшебным мечом.
Задумчиво произнес Валамир:
— Гизульф — да, Гизульф, может быть, и не струсит. А вот Атаульф, по-моему, струсит.
— Атаульф? — переспросил дядя Агигульф. Губами пожевал. — Может, и Атаульф не струсит. Ну, нам-то с тобой в любом случае уже не владеть волшебным мечом.
Мы с братом так и замерли. Стало быть, все правда, что Хродомер рассказывал! Значит, действительно призрачный кузнец выковывает волшебный невидимый меч, если дядя Агигульф с Валамиром это видели!
И так захотелось нам доказать ему и Валамиру, что оба мы храбрецы, не в пример самому дяде Агигульфу, что даже во рту пересохло.
А дядя Агигульф добавил, обращаясь к Валамиру:
— Хродомер-то, старый лис, не все рассказал. Аларих до сих пор из кургана выходит, все кузнецу отомстить пытается. Надо бы Алариха на кузнеца натравить, а пока они между собой сражаются, забрать тот незримый меч…
И с тем в дом ушли, больше мы разговора их не слышали.
Мы с Гизульфом стоим и аж трясемся — не поймешь, чего больше было, страха или радости. Поначалу думали мы, что разыгрывают нас дядя Агигульф с Валамиром. С другой-то стороны, Аларих действительно из кургана выходит. Дедушку Рагнариса шутником никак не назовешь, а дедушка беседовать с Аларихом на курганы ходит.
И решили мы попытать счастья там, где дядя Агигульф с Валамиром опозорились.
Дождались новолуния, из дома тишком выбрались (не только от отца таились, но и от Ахмы-дурачка, чтобы с нами не увязался).
Дядя Агигульф в этот день у Валамира заночевал, дедушке Рагнарису сказал, что копье они валамирово ладить будут (разболталось, дескать, копье от частого употребления) — мы так поняли, что бражничать они собираются.
Шли мы с Гизульфом по улице, все тихо было, а как мимо дерева одного проходили, где вороны днем гнездятся, вдруг взлетело воронье разом и разоралось страшным голосом. Во все стороны вороны полетели; а одна — в сторону старой кузницы. Мы сразу поняли, что это Вотана посланец. Гизульф сказал, что уверен — ворон это. И крупнее он, чем все прочие, в два раза. А то и в три.
Я в темноте ничего не видел, но Гизульф был уверен. Тогда я тоже поверил. И мы пошли за посланцем Вотана к старой кузнице — счастья пытать.
Ворон сразу исчез, но мы и без него дорогу знали. Шли по берегу. От реки туман наползал. И вот в тумане тень показалась — волк то был крупный, крупнее обычных волков. То справа от нас, то слева скользил он, будто следя, чтобы с пути мы не сбились.
Два или три раза мерещилась нам в тумане фигура в шляпе с посохом в руке. И волчья тень ластилась к этой фигуре.
— Вотан! — прошептал Гизульф.
Я перепугался от восторга. Никогда прежде такого не испытывал. Дедушкины боги все-таки деревянные, отец наш Тарасмунд «истуканами» называет их и «идолищами».
Когда мы к кузнице подошли, то позабыли даже о Вотане и его волке. Потому что было все точь-в-точь как описывали в том разговоре дядя Агигульф с Валамиром. Крыши у кузницы уже не было и двери тоже не было — нараспашку стояла. И оттуда, из глубины развалившейся кузницы, вырывался красный свет, будто входы в подземное царство разверзлись.
И как только приблизились мы, донесся удар молота.
Только смолк звук от удара молота, как позади нас вода заплескала (кузница почти на самом берегу стояла). Обернулись мы, как безумные, и увидели, что из воды воин выходит.
Лицо у воина шлемом закрыто, в руке щит, меча нет. И нагой он был.
Поняли мы, что за мечом он пришел.
Тут Гизульф завопил пронзительно и истошно, а я со страху обмочился.
И вдруг кануло все. И воин в тумане скрылся, и молот стих, и пламя потухло.
А может, и не потухло, потому что бежали мы, очертя голову.
Добежали до дома, спать вместе повалились, в обнимку, но заснуть не могли, потому что дрожали. К тому же, я был мокрый.
Наутро все это мы Ахме-дурачку рассказали. Больше некому было рассказать, потому что отец бы прибил нас за такие подвиги, а дядя Агигульф бы высмеял. Ахме же и наврать можно было, что мы героями себя показали и перед самим Вотаном не осрамились.