Гордый и потный Наудус вместе с двумя другими молодыми людьми быстро приволок откуда-то стол и снова занял свое место в оркестре. На стол взобрались Довор, Раст и мэр города господин Пук – на редкость бесцветная и болтливая, сухопарая личность лет сорока восьми. Довор и господин Пук протянули сверху руки господину Доджу, Наудус и дирижер оркестра аптекарь Кратэр учтиво подсадили его с тылу, и сенатор произнес речь.
– Вот что, ребята, – начал он, по-простецки распахнув пальто. – Мне не нравится вся эта лавочка с чумой… Да, о чем вы тут без меня толковали?
– Эти полигонцы себе слишком много стали позволять, господин сенатор, с готовностью разъяснил ему Довор, – и мы полагаем, что…
– Прости меня бог, красноречиво сказано! – перебил его сенатор. – Я совершенно того же мнения… Кстати, никто из вас не задумывался о курах? А ну, подымите-ка руки, кто разводит кур! Или разводил, это все равно в данном случае… Один, два, три, четыре, пять, шесть, одиннадцать, девять… Отлично, ребята, девять человек, значит, есть с кем потолковать. Так вот, ребята, хотелось бы мне узнать, зачем вы этим вдруг занялись? Может быть, вас пленила куриная краса? Или вы этим занялись просто по доброте душевной? Вообще давайте задумаемся, зачем люди разводят кур. Тот, кто не в состоянии разобраться в этом вопросе, конченный человек для политики, и ему лучше сразу уходить домой и продолжать на покое чтение московских инструкций, пока его не замели еще парни из Бюро расследований. Итак, зачем люди разводят кур? Люди разводят кур для того, чтобы загребать кентавры. Если это не так, гоните меня взашей с трибуны. Может быть, я говорю неправильно?
– Правильно! – крикнуло несколько горожан, польщенных возможностью запросто потолковать с таким высокопоставленным лицом. – Это сущая правда!
– Для этого вы их кормите и хорошо кормите, черт побери. Или, может быть, вы их, наоборот, плохо кормите? То-то же, ребята, уж я-то отлично знаю, что вы их кормите на славу. Вы им скармливаете уйму зерна, вы ухаживаете за ними, не досыпая ночей. Пусть кто-нибудь посмеет сказать, что вы их плохо кормите, и он будет иметь дело со мной. (Он попытался засучить рукава пальто, но из этого ничего не вышло.) Итак, вы заботитесь о курах, как родная мать, вы им желаете добра, вы делаете все, чтобы они толстели, наливались жиром, чтобы им было сухо и тепло спать, вы их обеспечиваете, прошу прощения у присутствующих дам, достаточным количеством самых красивых и могучих петухов. Вы печетесь о них так, как зачастую не имеете возможности печься о собственных детях. А куры что? А курам и горя мало. И они себе знай только клюют зернышки, которые вы им подбрасываете. Правильно я говорю, ребята? («Правильно!.. Золотые слова!..») То-то же! А видели ли вы когда-нибудь благодарность со стороны кур? Ага! Был ли хоть раз случай, чтобы курица подошла к вам и сказала: «Джо, старина! Ты убил на меня уйму кентавров, сил и времени, и я тебе здорово за это благодарна, и я полагаю, что мне уже давным-давно поря в горшок, и пусть тебе пойдет на пользу мое белое, упитанное тобою мясо»? Ага, не было такого случая! Так о чем же тут разговаривать? Пришло время режь курицу, и в горшок! Что? Может быть, вы скажете, что это неудобно с моральной точки зрения? Что у курицы имеются дети? Чепуха! Заботу о ее детях вы берете на себя. Цыплят вы воспитаете без нее. И мораль здесь совершенно ни при чем. Убейте меня на месте, если это не так… Кстати, о китайцах. У меня нет к ним никаких симпатий. Они плохие цветные, может быть самые худшие из цветных, и мы их еще, бог даст, постараемся поставить на место, но среди них попадаются неглупые люди. Они мерзкие язычники, эти китайцы, они верят в лягушек и еще в какую-то чепуху, и их священники называются, надо вам это знать, муллами. И вот приходит один китаец к своему мулле и говорит: «Алло, господин мулла!» – «Алло, господин китаец». – «Я к вам за советом, отец мой». – «Докладывай, в чем дело, сынок». А разговор, конечно, происходит на их китайском языке, на котором сам черт ногу сломит, не говоря уже о нашем брате, честном атавце. «У меня два петуха, господин мулла. Один черный, другой рыжий. Надо мне одного из них зарезать, а которого – ума не приложу. Зарежу черного – рыжий заскучает, рыжего зарежу – черный скучать будет. Научи же меня, господин мулла, которого зарезать». – «Да, сынок, задал ты мне задачу! Ну, ничего, приходи завтра, я пока подумаю». Приходит назавтра китаец к мулле. «Ну как, господин мулла, придумал?» – «Придумал, сынок. Режь рыжего». – «Так ведь черный скучать будет». – «Ну и пес с ним, пускай его скучает». Ха-ха-ха! Совсем не дурак тот мулла. Так вот, ребята, никаких моральных оглядок!.. Знаете, ребята, вы мне все чертовски нравитесь. Я простой парень. Я вам сейчас спою чудную песенку, а вы за мной повторяйте…
И, к великому восторгу шнырявших в толпе ребятишек, сенатор Ассарданапал Додж вдруг заорал:
– Мэри, глупенькой Мэри, – повторил он, замялся, сдвинул на макушку шляпу и потер лоб рукой в меховой перчатке. – Забыл… Честное слово, забыл… Впрочем, есть песенка похлеще:
– Отличная песня, а? Я знаю еще много таких, и, провались я на месте, если мы с вами на досуге не пропоем их все до единой и от начала до конца. Но в данном случае я хотел бы обратить ваше внимание, что хотя этот добрый парень Пэн Чинаго и трюхает в какой-нибудь самой что ни на есть дряхлой четырехцилиндровой колымаге и от нее разит бензиновым перегаром на двадцать километров в окружности, но он жрет свое заработанное своим тяжким повседневным трудом, и уж он, будьте уверены, никогда не позволит курам хамить и пытаться клевать нашего старого доброго атавского орла, черт меня побери двести сорок пять миллионов раз! Вот как я понимаю нашего парня Джона… И пускай куры не кудахчут, что они клюют наше зерно в долг. В долг мы верим только господу богу. Все остальные платят наличными. А полигонцы? Мало мы им скормили наших кровных деньжат, которые прекрасно пригодились бы любому из вас? А они нахальничают! Куры стали кидаться на хозяев?! Хохлатки норовят клюнуть орла? Как бы не так! Мы свернем им голову, и в суп, в суп! Мы разнесем в дым их вонючий курятник! Мы должны, и мы будем народом убийц, вот что я хочу сказать. Для меня совершенно очевидно, что выживет в наше время только тот народ, который лучше научится убивать, убивать много и безжалостно. И не распускайте нюни господу с небес противно смотреть на сопляков. Каждый честный атавец, каждая истинная дочь Атавии должны мечтать о том, чтобы именно их сын стал убийцей полигонцев и убийцей, «красных» номер один. Эта война угодна господу нашему, голову даю на отсечение. И тот, кто вякает против нее из подворотни, враг господу и наш враг. Послушайтесь меня, я вам плохого не посоветую: если кто-нибудь позвонит у вашей двери и заговорит с вами о мире, задерживайте его и вызывайте полицию. Аминь!
Грянули аплодисменты. Додж стал раскланиваться, медленно вытирая вспотевший лоб. Когда рукоплескания кончились, он затянул гимн «Розовый флаг», но получился форменный конфуз, – большинство участников митинга не знало слов. Тогда аптекарь Кратэр – золотая голова! – махнул палочкой, и оркестр грянул гимн. Кончился гимн, снова раздались аплодисменты по адресу сенатора, и аптекарь, который никогда не терялся, снова махнул палочкой, и оркестр заиграл песенку «Ура, ура, все ребята в сборе!»
Под звук этой веселой музыки сенатор Ассарданапал Додж пожал руку сначала Довору, потом Расту, потом подошел к господину Пуку, пригнул к себе его голову, как бы собираясь сказать ему по секрету что-то очень важное, и откусил ему правое ухо…
Спустя полчаса примчалась из Мадуа машина с красным крестом на ветровом стекле и увезла Ассарданапала Доджа обратно в психиатрическую больницу, из которой ему сегодня утром удалось сбежать.
– Кто бы мог подумать? – без конца пожимал плечами Довор. – В высшей степени прекрасная и патриотическая речь! И повадки у него были самые что ни на есть сенаторские. И машина…