– Полагаю, что так.
– На самом деле, я приехал сюда, чтобы сказать тебе именно это.
– По какой-то конкретной причине?
Подумав, Ларкин решил, что выполнил свой долг:
– Нет.
Тема эта была неприятна Риардену. Он понимал, что следует иметь человека, который будет защищать его интересы в законодательных органах; все предприниматели располагали подобными людьми. Однако сам он никогда не уделял особого внимания этой стороне своего дела и никогда не мог убедить себя в том, что она действительно необходима.
Всякий раз, когда он пытался задуматься над тем, что некто за деньги должен лоббировать интересы компании в верхах, его останавливало некое отвращение, состоявшее из смеси скуки и брезгливости.
– К сожалению, Пол, – принялся он рассуждать вслух, – к этому делу приходится привлекать совершенно никчемных людей.
Отвернувшись в сторону, Ларкин произнес:
– Такова жизнь.
– И черт меня побери, если я понимаю причину. Ты способен назвать ее мне? Что в мире идет не так?
Ларкин скорбно пожал плечами:
– Зачем задавать бесполезные вопросы? Насколько глубок океан? Как высоко небо? И кто такой Джон Голт?
Риарден распрямился в кресле.
– Нет, – произнес он отрывисто. – Нет. Нельзя позволять себе подобные настроения.
Риарден встал. Утомление оставило его, едва речь зашла о деле. Он ощутил бунтарский порыв, потребность вернуть и заново утвердить свой собственный взгляд на бытие, смысл которого он так остро ощущал сегодня по дороге домой и которому ныне угрожало что-то безымянное.
Чувствуя возвращение энергии, Риарден зашагал по комнате. Он посмотрел на своих родных: бестолковые и несчастные дети, все, в том числе и его матушка; глупо обижаться на их недомыслие; оно является следствием беспомощности, а не злого умысла. И именно ему следует научиться понимать их – он может передать им свою радостную и беспредельную силу, которую они не в состоянии ощутить.
Он посмотрел на противоположную сторону комнаты. Его мать увлеченно разговаривала о чем-то с Филиппом; однако он отметил, что увлеченность эту нельзя было назвать подлинной, оба они были взволнованы. Филипп сидел в низком кресле – живот выступил вперед, спина сгорблена, – словно бы наказывая всех окружающих жалким неудобством своей позы.
– Что с тобой случилось, Фил? – спросил Риарден, подходя к брату. – Выглядишь усталым.
– Тяжелый выдался день, – ответил Филипп угрюмо.
– Не один ты на свете работаешь, – вступила в разговор мать. – У других тоже есть свои проблемы, пусть и не такие, как у тебя: транс-, суперконтинентальные и на миллион долларов.
– Ну это хорошо. Я всегда полагал, что Фил должен найти себе интересное дело.
– Хорошо? Ты хочешь сказать, что тебе приятно видеть твоего брата надрывающимся на работе до потери пульса? Тебе это приятно, не так ли? Я всегда так считала.
– Ну что ты, мама. Я рад помочь.
– Тебе не придется помогать. Ты не обязан сочувствовать кому-нибудь из нас.
Риарден не знал, чем занимается или хочет заниматься его брат. Он посылал Филиппа в колледж, однако тот так и не сумел остановиться на какой-либо конкретной сфере деятельности. С точки зрения Риардена, если мужчина не стремится к прибыльной работе, то с ним что-то не так, однако он не чувствовал себя вправе внушать свои принципы Филиппу; он мог содержать своего брата, не замечая расходов. Пусть себе живет, считал Риарден, пусть получит шанс начать собственную карьеру, не борясь за существование.
– И чем же ты сегодня занимался, Фил? – спросил Риарден терпеливо.
– Это не заинтересует тебя.
– Я хочу знать и поэтому спрашиваю.
– Мне пришлось встретиться с двадцатью людьми по всему городу, от Реддинга до Уилмингтона.
– И зачем они тебе понадобились?
– Я пытаюсь собрать деньги для «Друзей Глобального Прогресса».
Риарден никогда не мог упомнить те многочисленные организации, с которыми связывался Филипп, или получить ясное представление об их деятельности. В последние несколько месяцев Филипп время от времени упоминал о неких «Друзьях Прогресса». Братство это как будто бы занималось бесплатными лекциями по психологии, народной музыке и сельскохозяйственной кооперации. Риарден питал пренебрежение к подобного рода группам и не видел причин для более внимательного изучения их природы.
Он молчал. И Филипп добавил без приглашения с его стороны:
– Нам нужно собрать десять тысяч долларов для осуществления жизненно важной программы. Собирать деньги – это муки мученические. В людях не осталось даже искорки общественного самосознания. И когда я вспоминаю тех раздувшихся денежных мешков, которых видел сегодня… на прихоти свои они тратят куда больше, однако я не сумел выжать ни из кого и сотни баксов, хотя больше не просил. У них не осталось чувства морали и долга… Чему ты смеешься?