Реардэн стоял перед ним улыбаясь.
Это было так по-детски, так очевидно и грубо — в одной фразе намек и оскорбление! Что ж, совсем нетрудно ответить Филиппу оскорблением, тем более убийственным, что оно было бы чистой правдой. Но именно из-за этой простоты он не мог раскрыть рта. Конечно же, думал Реардэн, бедняга знает, что он в моей власти, что он сам себя подставил, а я вот возьму и промолчу — такой ответ поймет даже он. До чего же он все-таки докатился!
Реардэн вдруг подумал, что мог бы пробиться сквозь броню убожества, сковавшую брата, приятно ошеломить его, удовлетворив его безнадежное желание. Он думал — какая разница, в чем оно заключается? Это его желание; как мой металл, который значит для меня столько же, сколько для него эти десять тысяч долларов; пусть он хоть раз почувствует себя счастливым, может быть, это его чему-нибудь научит, разве не я говорил, что счастье облагораживает? У меня сегодня праздник, пусть он будет и у него — для меня это так мало, а для него это может означать так много.
— Филипп, — сказал он улыбаясь, — позвони завтра мисс Айвз в мой офис, она выдаст тебе чек на десять тысяч долларов.
Филипп озадаченно посмотрел на него. В его взгляде не было ни удивления, ни радости. Он просто смотрел пустыми, словно стеклянными, глазами.
— О, очень мило с твоей стороны, — сказал он. В его голосе не было никаких эмоций, даже обычной жадности.
Реардэн не мог разобраться в возникшем чувстве. Он ощутил странную пустоту, словно что-то рушилось внутри него, и вместе с тем необъяснимо обременительную тяжесть. Он знал, что это разочарование, но спрашивал себя, почему оно такое мрачное и уродливое.
— Очень мило с твоей стороны, Генри, — сухо повторил Филипп. — Я удивлен. Не ожидал этого от тебя.
— Неужели ты не понимаешь, Фил? — весело сказала Лилиан. — Генри сегодня выплавил свой металл. — Она повернулась к Реардэну: — Дорогой, может, объявить по этому поводу национальный праздник?
— Ты добр, Генри, — сказала мать, — но не так часто, как хотелось бы.
Реардэн стоял, глядя на Филиппа и будто ожидая чего-то. Филипп посмотрел в сторону, затем поднял голову и взглянул ему прямо в глаза:
— Ты ведь не очень-то беспокоишься об обездоленных? — спросил он, и Реардэн, с трудом веря в это, услышал в его голосе укоризненные нотки.
— Нет, Филипп, не очень. Я просто хочу, чтобы ты был счастлив.
— Но эти деньги — не для меня. Я собираю их не в личных целях. У меня нет абсолютно никаких корыстных интересов. — Он говорил холодно, с сознанием собственной добродетели.
Реардэн отвернулся. Он вдруг почувствовал сильное отвращение; не потому, что Филипп лицемерил, а потому, что он говорил правду. Реардэн знал, что Филипп именно так и думает.
— Кстати, Генри, ты не возражаешь, если я попрошу тебя распорядиться, чтобы мисс Айвз выдала мне сумму наличными?
Реардэн обернулся и удивленно посмотрел на него.
— Видишь ли, «Друзья всемирного прогресса» — очень прогрессивная организация, и они всегда утверждали, что ты представляешь собой наиболее реакционный общественный элемент в стране; нам неловко вносить твое имя в список благотворителей — нас могут обвинить в том, что мы тебе продались.
Он хотел влепить Филиппу пощечину. Но почти невыносимое презрение заставило его лишь закрыть глаза.
— Хорошо, — сказал он тихо, — ты получишь деньги наличными.
Он отошел к окну в дальнем конце комнаты и стоял, глядя на зарево, полыхавшее в небе над заводами.
Он услышал, как Ларкин выкрикнул ему в спину:
— Черт побери, Хэнк, тебе не следовало давать ему эти деньги!
Затем он услышал холодно-веселый голос Лилиан:
— Ты не прав, Пол. Ох как не прав! Что бы случилось с его тщеславием, если бы он время от времени не давал нам подачек? Что стало бы с его силой, если бы он не подчинял себе людей послабее? Что бы с ним стало, если бы он не содержал нас? Это совершенно нормально, я его ни в чем не обвиняю. Такова человеческая природа. — Она взяла браслет и вытянула руку вверх, показав, как сверкает металл в свете лампы. — Цепь, — сказала она. — Красивая, правда? Это цепь, на которой он всех нас держит.