Репортер Стиб произнес роковое слово. Он замолк, напряженно ловя блеснувшую мысль, как играющий в жмурки — голоса убегающих от него партнеров. Затем он сказал резко:
— Вздор!
Но мысль, видимо, не оставляла его и нашептывала Стибу какие-то тайны. Он повторил, но уже колеблясь: — Вздор! — и счел нужным пояснить свое отрицательное отношение к новой мысли словами:
— Старо. Никто не поверит.
Но затем, словно бы раздваиваясь или позволяя этой мысли говорить его собственными устами, он прибавил:
— Есть два сорта публики: первый вообще ничему не верит, и ему поэтому безразлично, старо это или нет. Второй же верит всему, что напечатано, и вера его только усиливается, когда репортер оперирует с уже знакомым предметом.
Это рассуждение, однако, не убедило его, и он снова сказал, замыкая свою личность в обычные, нераздвоенные рамки:
— Вздор!
Но он потерял власть над собой, и мысль снова заговорила его устами:
— С каких это пор репортеры USA не могут обработать сюжета, когда он, наконец, явился, а у них нет даже пяти центов на сигару! Или блюдо готовит не повар, а животное, чье мясо повар жарит?
Последнее рассуждение решило все. Мистер Стиб легким прыжком перенес свои кило и метры к столу и начал строчить.
Стиб писал недолго. Он встал, однако, далеко не в прекрасном настроении. Как всегда (мы, как специалисты, подтверждаем это нашим честным словом), написанное показалось ему много хуже мысли, озарившей его. Ему показалось, что весьма краткая рукопись нуждается в некотором подкреплении. И он, выходя, взял с собой тяжелую палку, по соображениям, которые были ему вполне ясны, а читателю станут понятны при ближайшем знакомстве с редактором распространенной газеты "Вестник Небоскребов".
Редактор сидел в своем кабинете с каким-то лысым посетителем, когда Стиб ввалился к нему и, пользуясь прекрасно развитыми бицепсами, проделал сложный вольт своей тяжелой палкой. Потом остановился в вызывающей позе и процедил загадочно:
— Ну!
На что редактор, седой и щуплый человек, очевидно, привыкший к подобному обращению со стороны своих сотрудников, с любопытством взглянув на Стиба, добродушно ответил:
— Му-му, сынок!
— В вечернем выпуске вы напечатаете вот это (Стиб довольно презрительно швырнул на стол свою статейку). — Чек, старый тюремщик девяти муз, чек, ничтожный прихлебатель шестой державы, изменник трем грациям, чек!
Редактор, не притрагиваясь к статье и не шевелясь, ласково заявил:
— Дитя, вы далеко пойдете. Я всегда говорил, что решительность и остроумие, в соединении со статистикой, лучшие качества для репортера. Но, дорогой авантюрист четырех стран света, восьмое чудо мира, для моей газеты пробил двенадцатый час, и место в ней заполнено на двадцать четыре месяца вперед.
— Вы отказываетесь?
— О нет! Если у вас есть копия, то я охотно познакомлю ваше произведение непосредственно с корзиной, минуя задерживающие станции, как то: метранпажа, наборщиков, разносчиков и читателей. Ведь все равно каждая газета кончает жизнь в корзине. Удовольствуйтесь результатом и не заставляйте ваше произведение проделывать весь долгий и ненужный ему путь.
Редактор ожидал естественного взрыва негодования, но ошибся в расчетах. Стиб с ужасающим спокойствием подошел к столу, молниеносно перерезал перочинным ножом провода звонка и телефона и тихо сказал:
— Теперь вы безоружны, вы никого не можете позвать на помощь.
Посетитель, ничем не проявлявший себя до сих пор, попытался встать, но Стиб угрожающе направил в его сторону конец палки и, не меняя тона и не спуская глаз с редактора, заявил:
— А вы, мистер, не трогайтесь с места, вы здесь не более как наблюдатель, но на всякий случай знайте, что я вполне успешно прошел курс бокса и фехтования. Итак, дорогой редактор, я буду ждать три минуты по часам, что у вас за спиной. Если по истечении их я не получу чека, каковой мне полагается за мою статью, я приму свои меры.