Он включил прибор и заговорил на своем непонятном языке. Громкий голос, говорящий по-английски, наполнил залу:
— Дорогая неизвестная мисс из невиданной мною страны, дочь настоящего солнца и воздушного неба. Теплый огонь неподдельных светил вы несете в ваших глазах, и ваша легкая улыбка рождена под безграничным пространством со многими тысячами миров над неугрожаемой головой. Вы без слов говорите о свободе рожденной простором…
Сидония была готова слушать эту речь без конца. Ей казалось, что она начинает понимать этого странного и обворожительного атланта. Но Стиб, репортер и ревнивец, резко передвинул рычаг, и в комнате раздались возбужденные голоса.
— Вы поставили на усиление, — сказал Антиной спокойно, словно не из его груди рвалась только что тоска, звучавшая в трубе переводчика. — Вы слушаете теперь говор дальних улиц и площадей.
Громкий, высокий тенор вдруг истерически закричал:
— Будь они трижды прокляты, эти мошенники и живоглоты, эти мерзавцы и негодяи, воры и убийцы…
Хриплый, лающий голос отвечал ему:
— Врешь, подлец, лопни твоя паршивая глотка. Все вы только и знаете, что бездельничать и смущать честных и порядочных людей!..
— Это провокация, — завопил чей-то пронзительный голос. — Бей его!
Стиб быстро выдернул провод.
— Что это? — испуганно спросил он. — Это свалка? Митинг? Революция?
Антиной ответил ему рассеянно и задумчиво:
— О, нет! Это не революция. Это только тень от тени, как тень от дыма на вашей земле. На настоящей земле. Где настоящее солнце и настоящее небо, дым тает и не пачкает небо, как заводские стены.
Он тряхнул головой и улыбнулся.
— Видите ли, цивилизация имеет свою оборотную сторону, как каждая монета, служащая для купли и продажи. У вас еще много времени и вы успеете это понять. Я надеюсь на вашу помощь.
Он поклонился, повернулся и подошел к стене. Сидония закричала ему вслед:
— Но кто же вы? Чего вы ожидаете от нас? Антиной провел рукой по стене, и она раздвинулась.
— Помощи, — повторил он, пристально посмотрев на Сидонию, и скрылся в стене.
Сколько ни пытался потом Стиб проводить по стене руками, она больше не раздвигалась.
ЗАВЕТ ПРИГОВОРЕННОГО К СМЕРТИ
Мы знаем, что, прочтя предыдущую главу, наш издатель вздохнет с облегчением. Ведь издатели — народ недоверчивый, не полагающийся на слово автора. Мы давно обещали, что роман наш будет любовным, и вот мы, наконец, сдержали обещание, к искренней радости книготорговцев. Ведь опытным чутьем издатель, конечно, почувствует, что в предыдущей главе крепко завязана романтическая интрига. Но нам тоже не чужд некоторый примитивный коммерческий расчет. Мы честно предупреждаем издателя: именно в этом месте мы потребуем аванс. Недаром же мы с такой помпой представили нашего героя, что даже не допустили ни одного лирического отступления и ни разу не позволили себе высказаться.
— Это предельная фантастика, — сказал Стиб, оставив безрезультатные попытки открыть дверь по способу Антиноя. — Я говорю о наших приключениях. Я бы выл от ужаса, если бы не знал, что по традиции всех романов герои всегда преодолевают все препятствия.
Сидония кивнула и ничего не ответила. Она думала об Антиное. Каждая женщина, даже почтенная мать семейства, лелеет мечту о прекрасном принце. Сидонии нравился Стиб. Но что, если Антиной был ее прекрасным принцем? Шансы Стиба летели вниз, как акции Визерспуна.
Остальные тоже проснулись. Потеряв представление о времени в стране искусственного солнца, они оделись и вышли в зал.
Сидония скучала. Она рассеянно подошла к окну и вскрикнула:
— Смотрите, вот настоящие атланты!
Стиб подскочил к ней и, в свою очередь, крикнул:
— Да это же просто люди!
На площади толпился народ в неисчислимом количестве. Но не было ни одного хитона, ни одной пурпурной каймы. Толпа была обыкновенной земной толпой. На головах мужчин торчали котелки, шляпы и цилиндры. Светлые пиджаки, легкие пальто окрашивали толпу в однотонный серый цвет. Франты оделись почти по парижской моде. Большинство простого народа было одето кое-как, кто в воротнике, а кто и в одной манишке. Платья женщин опаздывали, на взгляд Сидонии, месяцев на шесть. От земных людей атланты отличались только некоторой бледностью лиц, лишенных свежего воздуха. У одетых попроще она переходила даже в синеву. Из-за тесноты толпа не двигалась, но все держали себя свободно и, видимо, разговаривали.
— Что это? Нью-Йоркский митинг? — закричал Стиб.
Он наскоро объяснил остальным действие механического переводчика и соединил провода. Послышался глухой, нестройный шум, галдеж, любопытные возгласы, анекдоты, перебранка. Стиб инстинктивным жестом выхватил записную книжку и занес карандаш. Толпа вдруг всколыхнулась, и кто-то закричал:
— Ведут, ведут!
Послышался скрип тысяч сапог. Все вытягивали шеи, разглядывая кого-то, кто должен был появиться из дома, стоявшего напротив земных людей. Конвой вывел оттуда человека в потрепанной одежде бедняка. Лицо его казалось бы безучастным, если бы не глаза, блуждавшие растерянно и отскакивавшие от любопытных взглядов, как мячик от стены. Один из конвоиров вошел на возвышение перед подъездом дома, из которого вывели странного человека, и в полной тишине сказал холодным официальным голосом:
— Граждане и потребители! Великий демократический закон нашей страны разрешает каждому преступнику, осужденному на смерть, обратиться к населению с прощальной речью. Осужденный! Именем первосвященника, короля и президента разрешаю вам начать свою последнюю речь. В вашем распоряжении десять минут.
Конвоир или прокурор сошел с трибуны, а толпа разразилась бурными рукоплесканиями и криками:
— Да здравствует первосвященник! Да здравствует король! Да здравствует господин президент! Да здравствуют демократия, конституция и законы!
— Ну и каша, — протянул лорд, в то время как Стиб лихорадочно записывал, одновременно глядя в окно и потому тыча карандашом куда попало. — Президент — это понятно. Первосвященник — это архиепископ Кентерберийский. Но при чем тут король? И странно, что религия упоминается первой.
— Очевидно, эта страна вовсе на забыта богом, как вы полагали, — заметил профессор. — А король… кесарю — кесарево.
На площади крики утихли, и их сменило мертвое молчание. Осужденный медленно поднялся на трибуну, поддерживаемый конвоирами. Лицо его сразу осунулось и посинело, губы дрожали. Он нервно вцепился пальцами в кафедру и заговорил хриплым голосом:
— Граждане и потребители! Закон дает мне право сказать вам все, что я хочу. Это мудрый закон, потому что умирающий никогда не лжет. Его слова правдивы и искренни, потому что это последние слова. Вдумайтесь в это, граждане и потребители, поймите, что мне нет смысла вводить вас в заблуждение или обманывать. Исполните же мой бескорыстный завет, завет приговоренного к смерти, и я умру спокойно в сознании исполненного закона и долга.
Голос осужденного сорвался. Он беспокойно посмотрел вокруг, словно забыв выученные слова или ища суфлера. Очевидно, он нашел того, кого искал. Отерев дрожащими пальцами искривленный рот, он решительно взмахнул головой и, закрыв глаза, отчаянно крикнул:
— Граждане и потребители! Помните завет приговоренного к смерти: курите только папиросы «Океан» фирмы «Смит и K°!
Он пошатнулся и, оторвал руки от кафедры. Конвоиры грубо подхватили его, повели и скрылись в подъезде.
Не только земные люди не в состоянии были понять что-либо, но и толпа на площади, казалось, оцепенела. Впрочем, сейчас же тысячи рук зажестикулировали, тысячи лиц искривились от возбуждения, тысячи глоток яростно завопили:
— «Смит и К°»!
— Вы слыхали? Это новая фирма!
— В чем дело? Что такое?
Над крышей здания, куда увели осужденного, взвился черный флаг. В толпе прокатился вздох.