Наконец каменщик привел беглецов в какую-то комнату. Она была несколько больше других, хотя так же скупо освещалась, стены в ней были так же грязны, и так же низок грязный потолок. В ней жила, очевидно, супружеская чета, потому что на гвозде висели два невыносимо потрепанных женских платья. Каменщик закрыл дверь и сказал:
— Время дорого. Вряд ли кому-нибудь придет в голову искать нас здесь, но манифестанты могут каждую минуту вернуться и увидеть вас. Мы в комнате Сократа, он член нашей организации, как и его жена, но не забывайте, что мы в общежитии. Один предатель, один неосторожный разговор, один взгляд — и мы пропали.
— Надо переодеться, — сказал Антиной. Каменщик сорвал с гвоздя женское платье и подал его
Сидонии. Девушка с ужасом посмотрела на жалкие лохмотья.
— Надо, — ласково, но настойчиво повторил Антиной.
Каменщик открыл комод и достал оттуда рабочие штаны и блузы. Мужчины отвернулись в одну сторону, Сидония в другую. Когда они снова посмотрели друг на друга, Сидония не выдержала и побледнела. По тому, как выглядели мужчины, и по тому, с какой жалостью они смотрели на нее, она догадалась, какой вид был у нее самой. Но неумолимый каменщик достал коробку грима.
— Вы слишком красивы, — сказал он. — У наших женщин не бывает таких лиц.
Антиной сам загримировал Сидонию. Всего несколько штрихов, и она постарела на двадцать лет. Еще несколько — и лицо ее стало уродливо и асимметрично: искривился рот, и втянулись недавно розовые щеки. Стиб с ужасом посмотрел на нее и воскликнул:
— И у вас подымается рука так обезобразить человека! Он хотел сказать больше, но не решился. Каменщик оглядел Стиба и Антиноя. Оба они казались заправскими чернорабочими. Каменщик протянул им черную краску:
— У вас не рабочие руки. Пусть они будут грязными. И лица тоже.
Антиной закончил грим Сидонии и начал мазать себя и Стиба. Сидония кинулась к комоду. Где есть женщина, должно быть и зеркало. И она нашла какой-то осколок. Взглянув на себя, она заплакала. Но Антиной прошептал ей несколько слов, и она успокоилась. Она долго всматривалась в него и в Стиба. Она бы не узнала их теперь и сомневалась, точно ли это они.
— Странно, — сказал вдруг Стиб. — Неужели никто не охраняет это помещение?
— У потребителей нечего охранять, — спокойно ответил Антиной.
Издали послышался все приближавшийся шум. Манифестанты возвращались домой. Беглецы сели на нары и ждали, невольно волнуясь. Дом постепенно наполнялся. Шум становился все громче, перешел в топот, раздались отдельные крики и говор сотен голосов. Говор все рос и стал, наконец, непрерывен, как шум моря. Мимо дверей началась беготня. Кто-то кричал, пел и ругался в коридоре. Дверь приоткрылась, и вошли хозяева: пожилой рабочий с искривленной спиной и длинными руками — одна короче другой от больной спины, — и его жена, на взгляд — старше его, худая, высокая женщина с глазами навыкате. Ее спина была нормальна, но казалось, что и она перекошена, может быть, от того, что оба как-то естественно дополняли друг друга и были похожи. Они не удивились, увидев у себя гостей. Очевидно, их успели предупредить по дороге. Войдя, они остановились, ища глазами Антиноя. Мужчина узнал и подошел к нему. Антиной подал ему руку.
— Я должен сказать вам, Сократ, — сказал Антиной, — что вы рискуете жизнью, укрывая нас.
Жена рабочего уже хлопотала около Сидонии, поправляя недостатки туалета, которые ей, как женщине, сразу бросились в глаза.
Сократ кивнул головой. Он не был красноречив. Он пробормотал:
— Ну, чего там… Подумаешь, велика штука… очень нам нужна эта жизнь!
Потом, смутившись, он отвел каменщика в сторону и что-то зашептал ему. Каменщик, выслушав его, сказал:
— Соседняя комната свободна. Вы займете ее.
— Что? — крикнул Стиб. — Нам придется жить в этом аду?
— Выбора нет, — ответил Антиной. — На улице нас арестуют. Вся полиция поднята на ноги. Мы должны переждать.
Они выждали минуту, когда в коридоре наступила относительная тишина, и прошли в соседнюю комнату. Она была такой же величины, как помещение Сократа. Двойные нары, пустой комод и два стула стояли в ней. Жена Сократа принесла подушку и простыню. Она сняла их с собственных нар. Антиной коротко изложил положение вещей:
— Пока непосредственной опасности нет. Если мы сумеем держаться, как следует, никто не обратит на нас внимания. Новая семья потребителей — это событие случается здесь каждый день. Я советую вам как можно меньше говорить, чтобы никто не обратил внимания на ваш акцент. А пока — идемте обедать.
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ТЯЖЕСТИ АНГЛИЙСКОЙ КОРОНЫ
Есть только один сон без просыпа — смерть. В прочих случаях это выражение — гипербола. Антиной не хотел смерти своей стражи, и караульные через несколько минут после бегства троих заключенных очнулись. Они кинулись в камеры заключенных, разбудили оставшихся, довольно грубо допросили их и, убедившись в отсутствии беглецов, перерыли весь дворец. Но открытые двери ясно указывали путь бежавших. Улица же была пуста. Начальник караула с подгибающимися от волнения и страха коленями пошел будить первосвященника. Поднятые с постели люди земли быстро догадались, в чем дело. Караул и не скрывал от них своей тревоги, потому что скрыть что-нибудь все равно было невозможно.
Через некоторое время к ним в комнату вошел первосвященник. Профессор и Бриггс почтительно вскочили, лорд поднялся несколько медленнее.
Первосвященник был спокоен, как всегда. Только опытный взгляд лорда подметил на его лице некоторую тень волнения. Все-таки Антиной был важнейшим государственным преступником и вместе с тем сыном первосвященника. Лорд слегка поднял руку, соединил большой палец с мизинцем и направил свой взор на ноготь последнего. Этот жест лорд позаимствовал у одного известного в истории дипломата, имя которого он знал, а мы забыли. Европейские дипломаты говорили, что, когда человек, послуживший лорду образцом, смотрел молча на свой мизинец, судьбы народов решались, как шахматные ходы. Лорд не желал решать ничьих судеб. Просто этот жест казался ему наиболее корректным при данных обстоятельствах. Не без волнения ожидая, чем разрешится эта сцена, он в то же время замечал разные мелочи и констатировал, что ноготь на его мизинце отполирован далеко не с той тщательностью, к которой обязывало его хотя бы звание бывшего мужа кафе-шантанной певицы. Бриггс и профессор волновались гораздо более лорда.
Первосвященник наконец заговорил, спокойно и веско, как всегда:
— Господа! Прискорбные события этой ночи вам известны. Я пришел к вам лично для того, во-первых, чтобы заверить вас, что никакие подозрения ни в коем случае не коснутся вас, и вы можете быть совершенно спокойны. Я успел изучить каждого из вас и еще раз подтверждаю, что правительство нашей страны питает к вам чувство глубочайшего уважения и доверия.
Лорд опустил руку, забыв о мизинце, Бриггс шумно вздохнул, профессор достал носовой платок. Первосвященник продолжал:
— Конечно, все меры к поимке беглецов будут своевременно приняты.
— Их вполне возможно поймать, — горячо сказал Бриггс.
Первосвященник посмотрел на Бриггса, как будто испытывая его, и, обращаясь преимущественно к лорду, заговорил снова:
— Во всяком случае время достаточно тревожное, и я пришел к вам, милорд, чтобы напомнить вам от лица правительства о нашей просьбе помочь нам вашим опытом и знаниями. Я попрошу вас, милорд, — закончил первосвященник, — сделать мне честь и последовать за… то есть со мной.
Первосвященник поклонился и сделал движение, словно пропуская лорда вперед. Лорд привык уже, что приказания отдаются в этой стране под видом вежливых приглашений. Он подошел к двери и склонился сам, пропуская первосвященника.
Они вошли в памятный лорду кабинет. Шесть человек, президент республики, король и премьер-министр в том числе, стремительно поднялись со своих мест и низко поклонились лорду. Лорд, недоумевая, обвел их взглядом и вежливо поклонился сам. Подняв голову, он увидел, что все замерли в поклоне, и только министр иностранных дел выпрямился, сделал шаг и склонился еще ниже. Лорд посмотрел на первосвященника, ища разгадки. Первосвященник тоже поклонился. Лорд не выдержал.