А то, что тем временем происходило на «Роланде», не соответствовало, насколько это удавалось Фридриху уловить, никаким его представлениям о природе человека. Те пассажиры, которых он, как ему казалось, узнавал, не имели ничего общего с благовоспитанными, цивилизованными людьми, прогуливавшимися совсем недавно на его глазах по палубе, приплясывавшими там под музыку, улыбавшимися, весело болтавшими, вежливо здоровавшимися друг с другом в салоне, где под звуки оркестра они чинно орудовали вилкой, трудясь над рыбным блюдом. Фридрих был готов поклясться, что в увиденном им человеке в белом он узнал одного из поваров. Длинным кухонным ножом повар прокладывал теперь себе дорогу, оттесняя важных господ, которых раньше потчевал своими яствами. Фридрих был также убежден, что чумазый парень, который, избив вцепившуюся в него даму — быть может, ту самую канадку, — перекинул ее через поручни, не кто иной, как один из кочегаров. Несколько стюардов — их можно было узнать — по-прежнему выполняли все предписания и вели себя героически. Их втягивали в потасовки. Один из стюардов, обливаясь кровью, крича и борясь, помог женщине с ребенком спуститься в спасательную шлюпку. Но шлюпка перевернулась и исчезла.
Ряды иллюминаторов, поднимавшихся по диагонали от носа к корме, все еще сияли ярким электрическим светом. И фонарь на топе мачты тоже продолжал прокалывать воздух серого утра белизной огненных сигналов бедствия. Время от времени слышался глуховатый выстрел из мортиры да в небо поднималась слабо светящаяся ракета. Но вот погас свет в иллюминаторах. А океан словно только и ждал этого: как бы давая волю своей ненависти, он хлестнул гигантской волной штормового нагона по палубе, так что на ней сразу же после этого с подветренной стороны закипела пена, окатившая с ног до головы ревущих, дерущихся, сражающихся со смертью людей. Вдруг — никто не мог бы сказать, как это произошло — спасательную шлюпку, оказавшуюся у самого «Роланда», атаковали разъяренные, готовые на все люди, и началось зверское морское сражение.
Фридрих и видел, и не видел эти события: хотя все совершилось очень близко от него, ему казалось, что от этих людей его отделяет беспредельное пространство. Он бил по чему-то: по какой-то ладони, по руке, по голове, по мокрому, смахивающему на тюленя чудищу, оттаскиваемому назад руками палача и воющему нечеловеческим голосом. Он видел красные кулаки Розы, видел судорожно сжатые пальцы фрау Либлинг и юной Ингигерд, отцеплявших с силой, дарованной отчаянием, руки и локти тонущих ближних от оледеневших бортов лодки. Матросы так орудовали веслами, что итогом их работы были черные потоки крови. Никто даже не заметил, что через какое-то время за руль взялся Бульке, сменивший исчезнувшего офицера, и что в шлюпке лежал новый гость, молодой длинноволосый человек, не подававший признаков жизни.
Нужно было уйти как можно дальше от этого места, где ад поглощал тонущих людей и где в скором времени корабль в момент окончательной гибели должен был создать водоворот. Иногда можно было услышать отзвуки каких-то мелодий: все еще играл презревший смерть корабельный оркестр. На мгновение в сознании Фридриха возник героический образ этих бедных, скромных, безымянных музыкантов. «Но не ждите, — обратился он к ним, — что в память о вас соорудят мемориальную доску! Скоро предадут забвению всех нас вместе с нашей ужасной судьбой». Внезапно, однако, все пережитое вновь показалось Фридриху лишь кошмарным сном. Разве не укрывало его надежно еще совсем недавно комфортабельное помещение? А теперь он без крыши над головой и твердой почвы под ногами превратился в игрушку, которую носит по этому зыбкому, не знающему пределов пространству. Разве можно тут остаться в живых? На какое-то время Фридрих, видно, полностью потерял ощущение реальности, и, когда оно вернулось к нему, ему почудилось, что к месту страданий он возвратился издалека. В мыслях своих он повидал родителей, разгуливавших со спокойным лицом по дому, где все дышало миром, и никак не догадывавшихся о предсмертных муках сына. Как мучительно было это возвращение к действительности, как тяжело было думать о недосягаемости далекой родины! Теперь ему предстояло погибнуть в безвестности, лишенным малейшего намека на чью-то любовь к нему. Фридрих почувствовал, как от ярости и отчаяния у него перехватило дыхание и заныло в горле. Но то, что швыряло его из стороны в сторону здесь, между небом и морем, было проявлением бешеного злорадства демонических сил — слепая месть творениям человека. Безмерная враждебность и жажда крови! При этой мысли руки Фридриха вдруг окрепли, налившись дикой, дерзкой силой, бросившей его в бой с тупым неистовством могущественного врага. Он налег на весла и беспощадно сталкивал в воду все, что повисало на них, мешая продвижению лодки, греб, как заведенная машина, взмах за взмахом. Он хотел жить, хотел спастись. В шлюпке, правда, никто толком не знал, что находится впереди, а что сзади, что наверху, а что внизу. Но появилась некоторая равномерность в работе веслами, и родилась надежда на то, что удастся дождаться перемены погоды. Дело особенно пошло на лад после того, как Бульке взял на себя команду, и через короткое время — никто не знал, как это могло произойти, — исчезли многие из этих горных цепей, отделявших шлюпку от обломков «Роланда», и могучий экспресс Северогерманской судоходной компании полностью скрылся из виду.
В тот самый день, когда случилось несчастье, но уже вечером капитан одного небольшого гамбургского парохода, груженного апельсинами, вином, маслом и сыром, увидел в океане в ясную погоду при сильной зыби какую-то лодку. Крепко скроенный грузовой пароходик доставил на Азорские острова из Гамбурга сельскохозяйственные орудия и на рейде острова Фаял взял новый груз, предназначенный для нью-йоркского порта. Капитан заметил, что с лодки сигналили платками. Пароход подошел к лодке, и через полчаса к нему на борт с большим трудом были подняты потерпевшие кораблекрушение пассажиры. Было там пятнадцать человек. У трех матросов и юнги на фуражках можно было прочитать название знаменитого экспресса «Роланд». Кроме них там оказались двое мужчин, две дамы, пожилая женщина скромного вида, служанка, безрукий человек, длинноволосый мужчина в бархатной куртке, а также рулевой и два ребенка, девочка и мальчик. Мальчик был мертв.
Плачевное состояние, перенапряжение и вечный страх, сгубившие нежного ребенка, изнурили страшнейшим образом и всех остальных. Один из мужчин, промокший до нитки (это был Фридрих), пытался втащить по трапу на борт парохода молодую женщину, лишившуюся сознания. Но сил у него на это не хватило. Он зашатался, и матросам парохода пришлось отобрать у него прекрасную ношу, с которой ручьями лилась вода. Он хотел что-то сказать, но из горла, точно пораженного воспалением, вылетали лишь сиплые звуки. Кроме того, что он вымок и одеревенел от холода, его скрючило, как от подагры. Ему помогли добраться до палубы. Он кряхтел, разражался скрипучим немотивированным смехом и широко раздвигал пальцы посиневших от холода рук. Посинели у него и губы, лицо было покрыто коростой из грязи и соленой воды, а глубоко запавшие глаза лихорадочно блестели. Судя по всему, ему больше всего на свете хотелось обсохнуть, согреться и почиститься.
За ним следовала служанка Роза. Передав штурману маленькую Эллу, еще не пришедшую в сознание, она повернулась, собираясь вновь спуститься в шлюпку. Но туда было не пройти, потому что Бульке с помощью одного из матросов парохода буксировал привычным способом вверх по трапу своего промокшего хозяина. Безрукий Штосс смотрел на людей осоловелым взглядом. С него стекала вода. С большим трудом ему удалось процедить сквозь судорожно стучавшие зубы слова: