— Ну, ну… что там еще… Ну, а как розанчик твой, цветет, здравствует? — старчески зашепелявило над другим креслом, отделенном от первого карточным столом.
Я оглянулся.
Барышня и горничная прислушивались тоже: по лицу первой пробежала гримаска неудовольствия.
Почти в ту же секунду обе горничные метнулись к двери и припали, одна глазом, другая ухом, к замочной скважине и ниже ее, к щели. По пути они задели за меня, но прикосновение их я не почувствовал.
— Князь с барином нашим вдвоем сидят!… — прошептала черноволосая, поворачивая лицо свое.
— Все о вас, да о вас князь говорит… куклементщик! — русая помотала головой, захихикала и зажала рукой рот.
Послышался легкий стук в дверь костями пальцев.
— Иду… — отозвалась красавица. Лицо ее приняло холодное, почти ледяное выражение.
Девки отскочили в стороны, распахнули дверь и красавица вышла, слегка закинув назад голову.
На пороге она исчезла. В пустой комнате зашаркали ноги, послышалось самодовольное, грузное «хе-хе-хе»… и долгие, сочные поцелуи ручки.
Тяжелые шаги поспешили в портретную: хлопнула неподвижная, закрытая дверь.
— Цветете… цветете… бутон!!… — изнывал в старческом томлении голос.
В зале грянул полонез и я вздрогнул от неожиданности.
— Обожаемая, идемте!…
Шаги их стали удаляться.
На меня бросились обе горничные; я инстинктивно закрылся левой рукой, но они проскользнули сквозь меня и разом растаяли в темной гостиной: они бежали подсматривать.
Я последовал за всеми.
В портретной было почти темно… пахло плесенью, сыростью. В громадные щели из зала пробивался яркий свет.
— Хороша Маша, да не наша! — заявил вдруг, с оттенком зависти, пустой угол.
— Посмотрим еще, чья она будет! — процедил молодой, приятный баритон.
Я открыл дверь в зал и на миг зажмурился: весь он, блестяще белый от пола до потолка, сиял сотнями огней. Его наполняла толпа людей всех возрастов в разноцветных бархатных и атласных камзолах и платьях, сверкавших бриллиантами. Особенно поразительно было море словно серебряных, завитых в букли голов и сплошь бритых лиц.
На хорах, за золочеными перилами, играл домашний оркестр.
Снежно-белые с золотом, шелковые стулья у стен пустовали: все, что было гостей, многоцветной гирляндой шло в величавом полонезе.
Во главе выступал князь — сутуловатый, молодящийся старик с подрумяненными щеками; с изысканной любезностью, изогнувшись, он что-то оживленно шептал своей розовой даме, той, в будуаре которой я был. Она слушала молча, чуть сдвинув черные тонкие брови.
Во второй паре шел багровый, как свекла, курносый толстяк с блаженным выражением на лице, опиравшемся на три яруса подбородков. По голосу я узнал в нем хозяина дома, беседовавшего с князем.
Полонез кончился.
Гигантский змей, двигавшийся по залу, зашумел и рассыпался; лакеи раскинули в углах ломберные столы и пожилые гости стали рассаживаться за бостон. В вазах разносили сласти и фрукты. У стен разместились мамаши и бабушки, привезшие дочек. Мамаши насыпали себе конфеты в платки и прятали их в мешки-ридикюли.
Тут только я заметил, что я в шубе и в валенках. Меня охватило смущение. Но почти тотчас же я вспомнил, что я невидимка и что то, что я вижу — не существует. Нет слов, чтобы описать мои переживания! В висках у меня стучало; то озноб, то жар волнами катились по моему телу.
— В моей комнате… сейчас!.. — кинула незнакомка в лицо мне и смешалась с толпой.
За спиной моей звякнули шпоры. Я оглянулся. Там у стены стоял высокий, красивый офицер в белом мундире покроя времен первых дней царствования императрицы Екатерины II.
Выждав немного, он стал пробираться в противоположный конец зала и исчез в дверях, ведших в сени.
Я поспешил в будуар.
Красавица была уже там: она прогуливалась из угла в угол и теребила платок, кусочки которого снежинками белели на розовом, пушистом ковре.
В маленькую заднюю дверь тихо стукнули. Она бросилась к ней, открыла ее и показался белый мундир офицера. Он вошел и протянул обе руки вперед. Красавица замахала на него остатками платка.
— Нельзя, нельзя… могут войти!.. Стой там, за порогом… Слушай…
Она почти вытолкнула гостя; дверь осталась отворенной. Из нее глядели мрак и запустение. Офицер исчез, растаял и только рука его, словно отрубленная, держалась за дверь.
Это было особенно жутко.
— Князь сделал мне предложение… Батюшка согласился! — взволнованно кидала слова красавица.
— Вот как!… — проговорил знакомый баритон. — Что ж ты думаешь делать?..