— Я вижу несколько туарегских надписей, — ответил я, немного разочарованный. — Но, кажется, я вам уже говорил, что плохо разбираюсь в тифинарских письменах. Разве эти надписи интереснее тех, которые мы уже несколько раз встречали на своем пути?
— Взгляните на эту, — сказал Моранж.
В его голосе звучало такое торжество, что на этот раз я сосредоточил все свое внимание.
Я стал рассматривать скалу.
То была надпись, знаки которой были расположены в виде креста. Так как она занимает в моем рассказе значительное место, то я должен ее перед вами воспроизвести.
Вот она:
Она была начертана с большой правильностью, при чем все ее точки и штрихи были довольно глубоко вырезаны в каменистой стене. Даже не обладая в то время обширными познаниями по части надписей на скалах, я без труда признал, что та, которая находилась передо мной, была очень древняя.
По мере того как Моранж ее разглядывал, лицо его становилось все более и более радостным.
Я бросил на него вопросительный взгляд.
— Итак! Что вы об этом скажете? — проговорил он.
— Что я могу вам сказать? Повторяю, что я едва разбираю тифинарские письмена.
— Хотите, я вам помогу? — спросил мой спутник.
После только что перенесенных нами волнений, этот урок по эпиграфике показался мне довольно неуместным. Но радость Моранжа была так глубока, что я не счел себя в праве ее испортить.
— Так вот, — начал он, давая свои объяснения с такою же легкостью, как будто стоял перед классной доской, — прежде всего обратите внимание на крестообразную форму этой надписи. Другими словами, в ней дважды содержится одно и то же слово, идущее снизу вверх и справа налево. Так как слово это составлено из семи букв, то четвертая, т. е. находится, вполне естественно, в центре надписи. Такое расположение знаков, единственное в своем роде в тифинарской эпиграфике, является уже само по себе довольно примечательным. Но этого мало. Попробуем расшифровать.
Ошибившись три раза из семи, мне удалось, при терпеливом содействии Моранжа, разобрать начертанное слово.
— Ну, что, понимаете, в чем дело? — сказал он мне, подмигивая, когда я довел до конца свое упражнение.
— Столько же, сколько и раньше, — ответил я с легким раздражением. — Слово состоит из букв: а, и, т, и, н, х, а, т. е. «антинха». Ни в одном из известных мне диалектов Сахары нет ни такого слова, ни другого, сколько-нибудь на него похожего.
Моранж потирал себе руки. Его ликованию не было границ.
— Правильно! И именно потому это открытие и является исключительным.
— Как так?
— А вот как. Вы правы: соответственного слова нет ни в арабском, ни в берберском языке.
— В таком случае?
— В таком случае, мой дорогой друг, мы имеем дело с чужеземной вокабулой, изображенной тифинарскими знаками.
— И эта вокабула принадлежит, по-вашему, какомунибудь языку?
— Прежде всего, соблаговолите вспомнить, что буквы «е» в тифинарском алфавите не существует. В нашей надписи она была заменена наиболее близким ей фонетическим знаком х. Сделайте необходимую подстановку в надлежащем месте — и вы получите: — «Антинеа».
— Совершенно верно: «антинеа». Иначе говоря, мы имеем греческое слово, воспроизведенное по-тифинарски. А теперь, я надеюсь, вы согласитель со мной и признаете, что моя находка представляет известный интерес.
В тот день мы не подвинулись очень далеко в разгадке найденной нами надписи. Среди разговоров на эту тему, мы вдруг услышали громкий душераздирающий крик.
Мы тотчас же бросились вон из пещеры и увидели необычайное зрелище.
Несмотря на то, что небо совершенно прояснилось, мутный, покрытый желтой пеной, поток все еще катился внизу, и трудно было предсказать, когда, наконец, спадет вода.
Посреди течения, увлекаемая буйным бегом волн, быстро неслась какая-то рыхлая, сероватая, похожая на огромный тюк, масса.
Но что нас особенно поразило в первую минуту, это фигура Бу-Джемы, который, скача по обломкам скал и кучам осыпавшейся земли, стремительно бежал параллельно потоку, по высокому его берегу, в погоне за таинственным предметом. Этот человек, обычно столь невозмутимый, казался в тот момент словно вырвавшимся на волю сумасшедшим.
Вдруг я схватил Моранжа за руку. Сероватая масса проявила признаки жизни. Из воды высунулась длинная, худая шея, издавшая жалобный крик обезумевшего от страха живого существа.
— Ах, ротозей! — воскликнул я. — Ведь он упустил одного из наших верблюдов, который угодил в уносящий его теперь поток.
— Вы ошибаетесь, — возразил Моранж. — Наши верблюды находятся в полной безопасности в пещере. Тот, за которым бежит Бу-Джема, — не наш. Я прибавлю к этому, что слышанный нами душераздирающий крик издал не наш туарег Бу-Джема. Этот храбрый и достойный сын пустыни занят в данную минуту одной единственной мыслью: присвоить себе выморочное имущество, каковым является этот несущийся вниз по течению дромадер.
— Но кто же, в таком случае, кричал?
— Попытаемся, — сказал мой спутник, — подняться вверх по этому потоку, вдоль которого, но в обратном направлении, несется таким великолепным галопом наш проводник.
И, не дожидаясь моего ответа, он быстро двинулся вдоль утесистого берега, свеже размытого бурным ливнем…
Можно смело сказать, что в тот миг Моранж пошел навстречу своей участи.
Я последовал за ним. С невероятным трудом мы преодолели расстояние в двести или триста метров. Наконец, мы заметили у наших ног небольшой водоем, в котором, постепенно успокаиваясь, еще бурлили волны.
— Смотрите, — сказал Моранж.
Черноватая масса мерно покачивалась на воде.
Когда мы подошли поближе к краю бассейна, то увидели человеческое тело, закутанное в темноголубое покрывало, какое носят обыкновенно туареги.
— Дайте мне руку, — сказал Моранж, — и упритесь другой в скалу. Смелей!
Он был силен, очень силен. В одно мгновение, как бы играя, он вытащил бездыханного туземца на высокий край водоема.
— Он еще жив, — с чувством удовлетворения произнес Моранж. — Нам необходимо доставить его в пещеру. Это место мало пригодно для оживления утопленников.
И он поднял тело своими могучими руками.
— Удивительно, как мало он весит для своего огромного роста.
Когда мы, идя в обратном направлении, достигли нашего убежища, ткани, облекавшие туарега, почти высохли. Но они сильно полиняли, и Моранжу пришлось приводить в чувство уже человека ярко-синего цвета.
Когда я влил туземцу в рот стакан рома, он открыл глаза, с удивлением посмотрел на нас обоих, потом снова их закрыл и едва внятным голосом произнес по-арабски фразу, смысл которой мы поняли лишь несколько дней спустя: «Неужели я исполнил ее желание?»
— О чьем желании он говорит? — спросил я.
— Дайте ему окончательно прийти в себя, — ответил Моранж. — Откройте-ка коробку консервов. С такими молодцами, как этот, можно и не соблюдать тех предосторожностей, какие рекомендуются по отношению к утопленникам европейской расы.
Действительно, спасенный нами от смерти человек был почти великаном.
Его лицо, хотя и сильно исхудалое, отличалось правильными чертами и было почти красивым. Цвет кожи был светло-темный, борода редкая. Его седые волосы говорили за то, что ему было лет под шестьдесят.
Когда я положил перед ним жестянку с солониной, жадная радость мелькнула в его глазах. В коробке было мяса для четырех хороших едоков. Он опустошил ее в одно мгновенье.
— Да, — произнес Моранж, — вот это аппетит! Теперь мы можем его допросить без всякого стеснения.
Тем временем туарег, следуя предписанию своего закона, успел спустить себе на лоб и лицо свое голубое покрывало. Он должен был испытывать сильнейший голод, если не проделал еще до того этой необходимой религиозной формальности. Теперь мы видели только его глаза, смотревшие на нас все мрачнее и мрачнее.
— Французские офицеры, — пробормотал он, наконец.