Атланты и кариатиды
Атланты и кариатиды
Роман
Перевод А. ОСТРОВСКОГО
I
Улица встретила неприветливо. Северный ветер резанул по лицу первым зарядом снежной крупы — коротким, как автоматная очередь. Изодранные ветром, стылые до свинцового блеска тучи стремительно неслись над городом, казалось, совсем низко — над крышами, над мачтами искусных литых светильников. Кстати, светильники эти сконструировал он, Карнач, и немало испортил крови и себе, и Аноху, и кой-кому еще, пока добился, чтоб завод взял заказ на их отливку.
В просветы меж туч смотрят звезды, по-зимнему яркие. Даже светильники, которые здесь, у подъезда дворцу льют на асфальт столько белого бестеневого света, не ослабляют яркости звезд. Летом тут, у фонарей, звезд почти нельзя разглядеть.
Ветер срывал последние листья со старых лип и молодых каштанов и гнал их от сквера к гранитной лестнице главного подъезда. Днем шел дождь, опавшие раньше листья примерзли к асфальту, а те, что слетали сейчас, подсохли на деревьях и с шорохом катились через улицу в поисках затишка.
Обычно после таких больших собраний кто-нибудь предлагал поужинать, и набиралась большая компания, которая сперва шумела в ресторане, а потом закатывалась к кому-нибудь домой — у кого жена поласковее и терпимее относится к ночным визитам.
Сегодня никто его не пригласил. Одни прошмыгивали мимо, будто бы не видя, другие торопливо прощались, вежливо касаясь пальцами шляпы. И Максим еще чувствовал, как странно и непривычно ослабели ноги, когда спускался со сцены после самоотвода. Противное ощущение. И на миг как бы остановилось сердце, когда увидел, как дружно взлетели вверх руки — лес рук. Взлетели, казалось, с радостью, мстительно. Да, могли и мстить, особенно те, кому очень хотелось попасть в высокий орган, кто считал, что его незаслуженно обошли. Такие могли подумать: нашелся смельчак, цену себе набивает, рекламу делает. Когда объявили перерыв, многие стояли в проходе и пропускали тех, кто шел из первых рядов; его бесцеремонно разглядывали, как, вероятно, разглядывали бы человека, совершившего подвиг или, наоборот, учинившего дебош.
Такое повышенное любопытство нервировало.
Анох, заведующий коммунальным отделом, с которым чаще, чем с кем-либо, приходилось сталкиваться по работе, громко и грубо сказал в фойе: «Тебе не кажется, что ты плюхнул в лужу вот этим местом?» — и хлопнул себя по толстому заду.
Макоед схватил руку, сжал до боли. «Старик, жму твою мужественную руку. Признаюсь, я не отважился бы. Ты победил! Очко в твою пользу!»
А Витька Шугачев накинулся, когда он, Максим, в туалете, помыв руки, причесывался перед зеркалом, любуясь, как хорошо выглядят белоснежные раковины на фоне черного кафеля.
«Прилизываешься, герой? — закричал Виктор, не обращая внимания на людей. — Что ты наделал, цыган ты несчастный?»
«А что я наделал?»
«Ты еще фиглярничаешь? Думаешь, фортуна всегда будет подставлять тебе напомаженную морду? Когда-нибудь она покажет тебе облезлую задницу».
Тогда, после Витькиного взрыва, подумал, что, пожалуй, что-то он сделал не так. Можно бы по-иному: сказать, например, Герасиму до конференции. Нет, не мог он сказать об этом свояку, потому что не знал, рекомендуют ли его. Давать себе отвод, не будучи выдвинутым, смешно, Игнатович мог подумать, что он таким манером напрашивается в состав комитета.
Теперь, когда знакомые проходили мимо, снова подумал, что своим самоотводом он как бы отдалил себя от определенного круга людей.
Человек легко поддается нахлынувшему настроению, когда свежие эмоции берут верх над тем, что установилось в результате долгих размышлений, многолетнего умственного труда, традиций, обычаев, воздействия постоянной среды. Не раз случалось, что уже на другой день он смеялся над своими вчерашними увлечениями, страхами, выводами или сомнениями, внезапными симпатиями и антипатиями.
Что будет завтра, увидим завтра. А сегодня здесь, под козырьком входа во дворец, на площадке, залитой ярким светом, он почувствовал себя неуютно, одиноко, стало холодно и грустно. Куда пойти? С кем, к кому? Захотелось вернуться назад за стеклянные двери, в теплое фойе, в просторный, темный сейчас зал. Если б можно было, он с удовольствием остался бы здесь, хоть раз один на один со своим творением без комиссий, без шумной толпы — так, как оставался с ним долгими ночами, когда работал над проектом. Тогда он был полный и единоличный владелец дворца. Осмотреть бы не спеша все до мелочей, до деталей: как осуществили строители его замысел, что сделано так, как он представлял еще четыре года назад, когда дворец существовал лишь в его воображении, а что не так, что сделано лучше, что хуже. Но тут же посмеялся над своим желанием. А зачем осматривать? Что он может изменить? Теперь уже хозяин не он, плодами его труда, таланта пользуется множество людей. В этом суть.
Вчера утром он шел сюда не без волнения. Всегда считал, что подлинную радость ему приносит лишь творческий процесс, а не результат его. Однако вчера, как никогда раньше, ему хотелось посмотреть, как примут дворец первые посетители — партийный актив. Конечно, хотелось услышать слова одобрения, может быть, восторга. Посетители приняли просто, как и надлежит хозяевам: нынешний народ не удивишь ни объемами, ни отделкой внешней и внутренней, ни интерьером, ни освещением. А те тонкости, те детали, которые придают зданию архитектурную неповторимость и ставят его в ряд явлений искусства, не каждый сразу замечает. Нужно известное время, может быть, мнение специалистов, знатоков, и лишь потом придут школьники, студенты, приедут туристы и будут слушать гидов, разинув рты и высоко задрав головы, чтоб разглядеть своеобразный архитрав, фриз, капитель или еще какую-нибудь архитектурную деталь.
Оценки за два дня, пока шла конференция, он слышал разве что такие:
«Ничего домик отгрохали».
«Денег не жалели. Хорошие деньги — хорошее здание. Все нормативы превысили».
Да тот же Анох на вопрос одного из делегатов: «Где такую плиту достали? Импортная небось?» — ответил: «Будет у тебя свояк секретарь горкома, и ты достанешь».
Высказался только один человек — начальник областного управления МВД полковник Курослепов. «Поздравляю... с таким дворцом. Это, — он широко развел руками, оглядывая фойе, — здорово! Москва может позавидовать. Два дня ловлю вас, чтоб поздравить».
Но было это после выдвижения кандидатур, и Максим хорошо помнил, что за два дня сталкивался с полковником много раз.
Дворец комиссия приняла с оценкой «отлично». Но больше говорили о строителях; никто не вспомнил, что все началось с его, Максима, бессонных ночей. Кроме коллег, разумеется. Виктор Шугачев предложил, чтобы на здании была указана фамилия архитектора. С ним согласились, но никто так и не заказал этой дощечки. Не заказывать же самому!
Через много лет историки только из архивов узнают фамилию автора. Подумал об этом и усмехнулся: славы захотелось! Не в пример некоторым своим коллегам он никогда подолгу не любовался детищем, построенным по его проекту. Чаще, неудовлетворенный и своей работой, и особенно работой строителей, чертыхался, потом, захваченный новым замыслом, скоро забывал и равнодушно проходил мимо своего творения.
Дворец построен лучше, чем все, что он делал до сих пор, поэтому, видно, и любуется он им дольше, и такие странные желания появляются.
Осторожно спускаясь по мокрым ступенькам — мал все же козырек, залетает дождь, — Максим сошел вниз на асфальт. И тут увидел Шугачева. Виктор стоял по ту сторону улицы, под каштанами, с поднятым воротником. Несомненно, ждал его, Максима. Не делегат, он должен был покинуть зал еще перед голосованием, И вот ждет уже полтора часа. Даже издали видно, нос от холода посинел.
Доброе тепло разлилось в груди, как от стакана вина, выпитого на морозе. Стало хорошо и весело. Молодчина, Витька! И если ты опять начнешь кричать и ругаться, черт с тобой, это даже забавно, можно будет посмеяться и подразнить тебя.