И снова мучилась в одиночестве. Знала, что на рынке, за прилавком, торгуясь, ей было бы легче ждать его. Но именно потому, что ждала очень нетерпеливо, веря в его возвращение, не могла отлучиться из дому даже на короткое время. Не хотела, чтобы после всего, что он переживет за эти дни, — не в тепле сидит, не блинцы ест у другой молодицы! — его встретила старая Мариля, а не сама она.
В полдень горячее отчаяние, рой мыслей, стремительных, противоречивых, невероятных, желание действовать, искать, сменилось холодным отчаянием, когда наступает душевное одеревенение, почти полная бездумность. Светка чувствовала материнское настроение и начала капризничать, плакать. Ольга отшлепала ее и сама испугалась своей злости, заголосила по-бабьи, как голосят по покойнику. Малышка так поразилась этому, что перестала плакать и стала по-своему, по-детски утешать мать, отчего Ольга расстроилась еще больше,
В таком состоянии ее застал неожиданный гость — тот Евсей, у которого она купила кожушок и который забирал приемник. Появление его сначала удивило и испугало. Когда он вошел, Ольга минуту смотрела на него как на привидение. Кожушка, который она ему вернула, на нем не было, молодецкие усы сбриты, длинное старое пальто, клетчатое, — такие появились из Польши, когда освобождали Западную Белоруссию, — польская шапка с козырьком сильно изменили Евсея. Но Ольга узнала его сразу. А он будто и не заметил, что хозяйка не в настроении, что у нее заплаканные глаза. А может, правда, с улицы, где был сильный мороз и на солнце искрился, слепил снег, человек какое-то время плохо видел, иней на бровях и веках, тающий в тепле, мог затуманить глаза. Евсей весело спросил:
— Не узнаешь, красавица?
— Разве такого гжечного пана можно не узнать?
Сама удивилась, почему ее вдруг потянуло на игривый тон, — наверное, такой это уж был человек, что иначе с ним говорить невозможно.
Евсей хохотнул не особенно весело:
— О, это уже почти комплимент! Однако мало я изменился, выходит?
Увидел в «зале» зеркальный шкаф, ступил к нему, чтобы посмотреться.
— Да нет, изменился очень, — успокоила Ольга, — но такого пана можно узнать всегда.
Теперь он засмеялся весело.
— Настоящие паны за такие комплименты целовали бы пани ручку.
— Так то же настоящие!
— Да, я пан не настоящий. Знаешь, почему я пришел? За обещанными драниками. Все время с того дня чувствовал их запах, драников твоих.
Ольга обрадовалась, что человек так искренне и просто попросил есть. Но еще больше обрадовало то, что он намерен задержаться надолго, с ним можно поговорить, у него, как и у Лены, можно спросить об Олесе.
Как бы испугавшись, что он передумает, бросилась на кухню, начала чистить картошку. Настроение у нее переменилось, снова она была той Леновичихой, проворность которой удивляла и восхищала всю Комаровку.
Малышка почувствовала перемену в материнском настроении и тоже повеселела, играла с картошкой и без конца лопотала на своем детском языке, будто просила прощения за недавние капризы.
Ольга выглянула из кухни — как гость? И застыла, пораженная. Весельчак, балагур сидел на диване, понурив голову, в позе смертельно уставшего человека; глубокая печаль и душевная боль застыли на его лице. Даже не заметил, как хозяйка подглядывает за ним из-за плюшевой портьеры. А Ольгу снова оглушил страх. «Может, пришел, чтобы сказать... Нет! Нет!» — ни сердцем, ни разумом не могла она поверить в е г о смерть.
Гость услышал, как она трет картошку, вышел на кухню, удивился:
— Ты действительно готовишь драники? Я пошутил. Нет у меня времени. Хотя съесть что-то надо. Силы нужны.
— Это быстро. На примусе.
— У тебя есть керосин?
— У меня все есть, — похвалилась Ольга.
— Ого! — Он снова засмеялся, будто жених, который, придя свататься, узнал, что невеста значительно богаче, чем он предполагал.
Сел на низкий табуретик и начал из картофелины вырезать малышке смешного человечка. Когда же на сковородке зашипели на свином сале первые драники и поплыл аппетитный запах, гость виновато признался:
— Пойду посижу на диване, а то боюсь, упаду, голова кружится, со вчерашнего дня ничего не ел.
— О боже мой! — ужаснулась Ольга. — Какая же я глупая! Садитесь за стол сразу, и я в один миг все подам. Водки выпьете?
— Нет, нельзя мне.
Он ел много, но не жадно, не спеша, как бы стыдился или остерегался, не запихивал целый драник в рот, откусывал по маленькому кусочку и не глотал, ждал, пока пахучая мякоть растворится во рту.
Ольге нравилось, как он ест, уважение к еде нравилось. Она стояла у кухонной двери и смотрела на него.
— Никогда не ел ничего вкуснее, — похвалил он драники.
Хвалили ее за хозяйственность, проворство и умение часто, но похвала этого гостя была особенно приятна.
— Ешьте на здоровье, Евсей... не знаю, как вас по отчеству. — Ольга неожиданно для себя перешла на «вы». После его признания, что он два дня ничего не ел, увидев, как интеллигентно он ест, Ольга отбросила игривый тон, в голосе появились серьезность, уважение.
— Сегодня мое имя Виктор Андреевич, — сообщил он с таинственной улыбкой. — Виктор Андреевич Леденев. Вы давно меня знаете. Понятно?
Теперь Ольга почувствовала к гостю еще большее уважение, но одновременно появилась и какая-то иная, чем вначале, боязнь.
— Да, я понимаю.
— Садись, посиди со мной, — показал он на стул около стола.
— Так драники же пекутся.
В кухне шумел примус, шкворчала вторая сковорода оладий.
— Не неси больше, а то объемся.
Но Ольга принесла сковородку, вывернула драники в тарелку, залила сверху жиром.
— Ешьте!
Кажется, ему не понравилась ее серьезность, он попробовал возобновить прежний тон:
— Пани не представляет, какое испытание дает моему бедному желудку! Очень уж холодно на дворе.
Ольга промолчала. Отнесла на кухню сковородку, вернулась и села на стул.
Вблизи внимательно всмотрелась в его лицо, увидела, что человек не так молод, как показалось при первой встрече на рынке, или, может, за два месяца так постарел; кажется, тогда не было таких глубоких борозд под глазами и у губ.
— Не смотри на меня, — снова шутливо попросил Виктор Андреевич. — Я никогда не появлялся перед красивыми женщинами в таком виде — небритым.
Ольга помолчала, потом сказала:
— Я хочу понять, что вы за люди.
— Кто?
— Вы... Саша... мой.
— Люди как люди. Советские люди.
— А я, выходит, не советская?
— Почему же? И ты советская.
— Где Саша? — неожиданно спросила Ольга.
— Почему ты считаешь, что я должен знать, где твой Саша?
— Ты знаешь! Ты все знаешь!
Гость проглотил драник, положил вилку, откинулся на спинку стула, повернулся в ее сторону и тоже в упор посмотрел в ее широко раскрытые глаза — голубые озера. Тихо спросил:
— Любишь?
— А что, разве нельзя? — Неожиданный вопрос неприятно задел Ольгу, и она готова была дать дерзкую отповедь, по-своему, по-базарному, если он вдруг скажет что-то плохое об их любви.
Но он сказал мягко, ласково, даже глаза блеснули влагой:
— Да нет, наоборот. В этом, видимо, наша сила, что мы, ненавидя... врага ненавидя, можем любить. — Задумчиво помолчал, оглянулся и сообщил шепотом: — Живой твой Саша. Но стоит ли ему возвращаться сюда, об этом нужно подумать. — И странно посмотрел на Светку, которая топала около стола, качая котенка и по-своему разговаривая с ним.
У Ольги екнуло сердце. Вот оно как может случиться! Не смерть, а люди, человек, который казался таким добрым, разлучит их. И это, наверное, будет навсегда. Да какое он имеет право?! Никому она не отдаст того, кого спасла от смерти, кого полюбила! Он принадлежит ей, только ей! — кричало сердце. Но тут же снова сжалось от знакомого страха, того страха, в котором жила последние дни, от которого чуть не потеряла сознание, услышав о повешенных.
Насторожилась, примолкла. Ждала, что он, Виктор... Евсей или как его... начнет советоваться с ней, думать вместе, возвращаться Саше домой или нет. Что ответить ему?