Я пошла к пролому в стене и дорожке, что шла через лес.
— Я очень скоро уеду, — уверила я его. — Конечно же, мне не следовало приезжать.
Он не сказал ни слова, пока я не поравнялась с проломом. Его голос остановил меня.
— Я приходил сюда и искал тебя в тот день, когда ты уехала, — сказал он спокойно.
Я застыла, боясь повернуться.
— Мэгги сказала мне, что ты уезжаешь, — продолжал он. — Она сказала, что ты решила пройтись, прежде чем уехать на автобусе, и я подумал, что наступил очень важный момент, когда все мое будущее было брошено на одну чашу весов.
Дейдри возле меня начала поскуливать. Она очень чутко улавливала настроение людей, которых любила. Интонации, звучащие в наших голосах, насторожили ее, и она начала бегать взад-вперед от меня к нему.
— Прекрати, — приказал Джастин. — Сидеть. Успокойся, старушка Мак.
Собака повиновалась, но продолжала поскуливать, как будто умоляла нас о чем-то.
— Ты, должно быть, уже ушла, я пришел слишком поздно, — сказал Джастин.
И снова я не сказала ничего. Если ему было, что предложить, он должен это сделать. Я и так уже сказала слишком много.
Он слез с окна и пересек зеленую лужайку перед часовней. И так он ходил туда-сюда, пока не оказался вблизи проема в стене, под которой умер Даниэль.
— Я виню себя в том, что случилось вчера, — сказал он. — Надо было починить стену, не откладывая. Я все время был занят и все время откладывал и откладывал это дело.
Я судорожно выдохнула. Его выбор был сделан. Я не могла сказать ничего, что имело бы для него значение. Итак, я могу поговорить о Даниэле.
— Полиция действительно думает, что это был несчастный случай?
— Конечно, а что еще?
— Не знаю, — начала я. — Но вчера я видела его совсем незадолго до смерти, и он пытался сказать мне что-то о туре в шахматном саду. Я не была способна понять, что он имеет в виду и почему он говорит мне об этом так настойчиво.
— В последнее время у него не все было в порядке с головой, — сказал Джастин. — Он все время на что-то таинственно намекал или ударялся в сентиментальные воспоминания.
— Возможно, он что-то знал, — предположила я. — Возможно, он что-то знал о том, что начало недавно происходить в Атморе и…
— Тогда бы он сказал мне, — отрезал Джастин. — Не позволяй снова разыгрываться своему необузданному воображению, Ева.
Я игнорировала язвительность его слов.
— Как был одет Даниэль, когда стена упала на него? Ты это можешь мне сказать?
— Одет? Разве ты не видела, когда мы принесли его ночью? Пиджак, вельветовые штаны.
— А голова? Что бы он мог носить на голове?
Джастин начал терять терпение.
— О чем ты говоришь? Если у него было что-то на голове, то, я полагаю, это упало, когда обрушилась стена.
— Мы могли бы поискать, — сказала я. — Если это где-то здесь…
Джастин достаточно терпел то, что он считал моим чистейшим капризом. С высоты своего роста он с раздражением смотрел на меня.
— Давай оставим в покое старика Даниэля. Я пришел сюда говорить с тобой не о нем. Я пришел, чтобы сказать, что не желаю, чтобы ты оставалась в Атморе. Тебе следует понять, что я не позволю, чтобы из-за меня страдала Алисия. Что бы ни случилось, я не позволю ей и себе порвать наши отношения. Она — это все, чего я хочу, и в данных обстоятельствах ты ничего не сможешь сделать, чтобы разрушить мои планы. Я надеюсь, что формальности могут быть улажены быстро и спокойно. Нет смысла больше ждать.
Он щелкнул пальцами Дейдри, и она побежала к нему, затем снова через проем — ко мне. Затем она немного пробежала с ним. И хотя ей трудно было сделать выбор, она ушла от него и вернулась ко мне. Она положила на меня лапы и залаяла, как будто упрекала меня, как будто знала, что Джастин и я принадлежим друг другу, и не могла понять, почему мы разговаривали так сердито и разошлись в разные стороны.
Я упала возле нее на колени и прижалась к ней, чтобы удержаться от слез, я боялась плакать. Препятствия на моем пути были слишком велики, чтобы я могла их одолеть. Даже то, что я мучительно жаждала любви, было препятствием почти непреодолимым. Казалось, не было никакой возможности справиться со всем этим. Если я ошибалась в прошлом относительно Алисии, и если Джастин ошибался в отношении меня, то мы обязаны были сказать это. Мы обязаны были признать наши ошибки и исходить из этого. Но «это» кануло в прошлое, и было уже слишком поздно.
«Слишком поздно» — эти слова ранили больше, чем все остальное. Эти слова звучали в моих ушах на всем пути к дому. Все стало еще хуже, и выход из этого положения погрузился во тьму еще более густую, чем был раньше, и еще более затерялся.