Постепенно игра превратилась в настоящее соревнование. Туке и Матаоа были теперь в центре внимания. Туке метал копье так хорошо, что мог с честью участвовать в состязании взрослых, но по мере того как зрители выражали все больший восторг, его движения становились все скованнее и неестественнее, и в конце концов он попал не в кокосовый орех, а значительно ниже, в столбик. Между тем Хаамару, а за ним и Матаоа попали прямо в орех. Все кричали и аплодировали. Красивая партия! Туке взял другое копье и сосредоточился, кончик указательного пальца его правой руки застыл на конце гибкого оружия. Бросок! Копье попало прямо в орех, в его верхнюю часть. Ни у кого еще не было такого меткого попадания!
— Что ты на это скажешь? — спросил он у Матаоа. — Если можешь, сделай так же.
Матаоа не принял вызова и ничего не ответил. Его невнимание задело Туке, и тот с обидой посмотрел на мальчика.
«Главное — не стараться», — говорил себе Матаоа. Он помнил наставление Мато: «Если слишком стараешься, то непременно промахнешься. Надо забыть о ставке, как бы велика она ни была».
И он, не думая о Туке, сосредоточился на том, чтобы прицелиться как следует. Взглядом он проследил за полетом копья. Острие воткнулось выше, чем у Туке, и Самую верхушку ореха. Лучший бросок за всю игру!
Матаоа не сказал ни слова, но Хаамару ухмыльнулся и, передразнивая Туке, сказал:
— Ну, а что ты скажешь? Сделай так же, если сможешь!
Возгласы и смех прекратились, когда Туке приблизился к Матаоа.
Это счастливый случай, — сказал он.
— Возможно.
— Не возможно, а наверное: ты даже не целился.
Я прицелился хорошо.
— Это везение, — повторил Туке. — Не может быть, чтобы таиоро[28] победил меня не случайно.
Свое заявление он подтвердил многозначительным жестом, коснувшись повязки в нижней части живота. Все мальчики, уже прошедшие через обрезание, засмеялись, и Тотаи громче остальных. Хаамару опустил голову. Матаоа посмотрел в сторону Моеаты: она отвела взгляд.
Мальчики, еще не подвергшиеся обряду обрезания, служили мишенью для насмешек тех, кто уже вынес это испытание, которого больше или меньше — в зависимости от характера — страшились все. Обычно обрезание делалось мальчикам в возрасте восьми-десяти лет. Многие из них не рассказывали своим товарищам о предстоящем событии и лишь спустя некоторое время после тамаараа, следовавшего за обрезанием, предъявляли доказательства того, что с честью выдержали операцию.
Были и такие, что тянули время, откладывали болезненную процедуру с месяца на месяц, а то и с года на год, предпочитая терпеть насмешки товарищей. Одного четырнадцатилетнего мальчика отец даже побил, рассердившись за то, что тот струсил и убежал в заросли кустарника в утро операции, и так уже откладывавшейся десять раз.
Другой при виде осколка бутылки, приближавшегося к его животу, вырвался из объятий двух своих дядьев, державших его за руки и плечи, и успел добежать до первого канала, прежде чем был пойман, изрядно побит и приведен обратно в хижину старого Темере.
«Я не буду откладывать», — твердо решил Матаоа. У него пропала охота продолжать игру, и он ушел.
Ни Мато, ни Техины не было дома, только Викторина, напевая, гладил белье, и Моссиу сидел в своем кресле. Матаоа обратился к деду:
— Я хочу, чтобы надо мной был совершен обряд обрезания.
Викторина перестал петь и сиял утюг с ткани, от которой шел пар. Моссиу поднял глаза от Библии:
— Ты хочешь? Когда?
— Завтра.
Моссиу поднялся и положил руку на голову внука:
— Ты сам должен об этом сказать Мато.
— Ха! — воскликнул Викторина, сильно взволнованный. — Моя маленькая рыбка, а ты не боишься?
Матаоа хотел было ответить, что он совсем не боится, но, подумав, сказал:
— Я немного боюсь, но это ничего не значит, я хочу совершить обряд обрезания.
Уже несколько месяцев Мато раздумывал над словами Тавиты, первого законоучителя катехизиса католической церкви на Арутаки, с которым он недавно беседовал по поводу религиозного воспитания детей. Тавита спросил у него:
— Ну, а твой Матаоа долго будет оставаться таиоро?
Про себя Мато подумал, что у Тавиты не особенно деликатная манера задавать вопросы. Но, с другой стороны, все эти служители религии одинаковы и суютсй в чужие дела, как в свои собственные. Однако Тавита прав: пришло время подумать об обрезании. Первый вероучитель и старый Темере были наиболее искусными в этом деле. Темере пользовался осколком бутылки, утверждая, что он режет лучше, чем старинный бамбуковый нож, но удобнее и надежнее все-таки бритва Тавиты, которую он предварительно погружал в горячую воду. Достанет ли у Матаоа смелости терпеть боль в течение нескольких минут? Не слишком ли он изнежен, как многие мальчики этого поколения? Придется ли его уговаривать, чтобы он не боялся? Поэтому Мато очень/обрадо-вался, хотя постарался скрыть это, когда Матаоа сообщил ему о своей просьбе. Его сомнения рассеялись, сын держался спокойно и серьезно, как и подобало в такой момент. Мато отправился к Тавите, и они договорились, что операция будет совершена на второй день будущего месяца. Несколько ближайших родственников вернутся из сектора не раньше этой даты, и они будут огорчены и оскорблены, если традиционный таамараа проведут без них.
За деревней, после нескольких минут ходьбы вдоль лагуны под тенью кокосовых пальм, тропинка приводила к ложному фарватеру, ширина которого была примерно пятнадцать метров, а глубина столь незначительна, что в любом месте можно было пройти вброд. Водная гладь оживлялась лишь в период приливов и отливов. Здесь устраивали гонки маленьких лодок с балансиром, в изготовлении которых особенно отличался Пунуа. Они точно походили на лодки взрослых и казались сделанными по одной и той же модели. Однако что-то мешало им двигаться по воде с легкостью настоящих. В чем же дело? Пунуа сам признавался, что не знает, чем это объяснить. Неправильная регулировка балансира, ничтожная ошибка в распределении веса при выдалбливании лодки — и она переворачивалась: тонула или садилась на мель под хохот присутствующих.
Самый увлекательный момент гонок наступал тогда, когда течение увлекало за собой лодки, а мальчики бежали по берегу и испускали отчаянные крики, как будто пироги были послушны их воле и могли следовать указаниям.
В конце пролива, в самой узкой его части, возвышалась небольшая скала, и около нее наступал решающий момент для лодок, которые не выбыли из игры, — они должны были обойти преграду и справиться со стремительным течением, разделенным скалой на два рукава. Выдерживали лодки с наиболее устойчивым равновесием, остальные шли ко дну, как только попадали в бурлящую полосу.
После окончания гонок мальчики делились на группы в зависимости от своего возраста и склонностей. Те, у кого были с собой остроги, отправлялись бить рыбу, остававшуюся в лужах после отлива. Другие собирали ракушки, а некоторым удавалось даже поймать оири.
Самым интересным развлечением была игра с оири и сухим орехом. Большие рыбы, которых взрослые мужчины били острогой или ловили на леску, были не в счет, — речь шла о маленьких оири, обитающих в углублениях в песке и в мадрепоровых кораллах близ побережья.
В прозрачной воде легко увидеть оири, плавающую у края своей норы. Стоит, однако, к ней приблизиться, как недоверчивая рыба тотчас исчезает в своем убежище. Мало того, что она прячется в очень глубокое, как у краба, укрытие, в выемке на спине у нее есть особая подвижная шпора, которой она цепляется в случае опасности за верхнюю часть норы, и тогда ее никакими силами не сдвинешь с места. Даже мальчик пятнадцати лет, ухватившись за рыбу обеими руками и приложив все старания, не смог бы ее вытащить. Но если нора не очень глубокая, можно дотянуться до оири рукой и схватить ее, прежде чем она выберет место, куда вонзить свою шпору. Только действовать нужно, не мешкая ни одной секунды.