Но на этом дело не закончилось!
Те, кто пришел к Амбруазу, чтобы перенести ящики с напитками в хижину Фареуа, ничего не нашли. Бутылки в ящиках большей частью были пустые! Одновременно обнаружилось, что на складе осталось очень мало продуктов. Были ли счета в порядке? Амбруаз ничего не мог сказать по этому поводу, ибо большая книга расходов исчезла. Куда она запропастилась, проклятая? Ее невозможно было найти! Как же тогда узнать, кто должен кооперативу и сколько? Быть может, книгу унес тоупапау, посмеивались некоторые. Так или иначе, был неподходящий момент выяснять это, потому что старый Амбруаз лишь начал приходить в себя. Вот так задача! Как ее разрешить? Фареуа и члены совета семи напрасно искали выхода. Гораздо проще было забыть о том, что кооператив когда-либо существовал.
Оставшиеся продукты и оборудование лавки купил Ли Мин. Он намеревался расширить дело.
Глава шестая
В СЕКТОРЕ
— Знаешь что? — сказал Матаоа Моеате. — Я уезжаю с родителями в сектор.
— Надолго?
— На пять или шесть месяцев, как пойдет работа.
Все это время они не будут видеться. Девочке пришлось сделать над собой усилие, чтобы скрыть огорчение.
— А когда ты едешь?
— Сейчас, лодка уже погружена.
Они молча смотрели друг на друга.
— Я буду думать о тебе, Моеата, — с усилием произнес Матаоа.
Ему стало грустно. Разделяла ли Моеата это чувство? Лицо ее оставалось непроницаемым.
— Я приду на пристань, — сказала она.
Суденышко, влекомое течением, быстро удалялось. Вскоре Матаоа мог различить лишь три небольших пятна на пристани: Моеату, Моссиу и Тену. Тао положил руль налево, чтобы обогнуть кораллы и войти в лагуну, Мато поднял парус, и они взяли курс на отдаленную точку в океане, до которой при попутном ветре могли добраться до ночи.
Несмотря на тоску по Моеате, Матаоа был доволен тем, что едет в сектор. Первый раз родители взяли его с собой — он уже мог помогать им в работе. Жизнь в секторе совсем не та, что в деревне, наверняка гораздо интереснее. Мато рассказывал, что там рыба буквально выскакивает из-под ног, когда идешь по щиколотку в воде. Можно брать ее прямо руками. Вот было бы раздолье для Маори. Матаоа прогнал от себя Эту мысль. На борту царило веселье. Викторина был возбужден и не переставал восхищаться. Все приводило его в восторг: рыбы, плававшие почти на поверхности над коралловыми полипами; живые краски кораллов, поднимавшихся из глубины; ходкий бег судна, туго надутые паруса, струя за кормой… Мато весело переглядывался с Тао, а Техина оживленно болтала с Тепорой, и ветер подхватывал и уносил их слова.
Тепора несколько раз поглядывала на Матаоа столь многозначительно, что под конец он смутился. Но вот и приехали! Какой здесь покой! По воде разлиты мягкие краски заходящего солнца. Тапереты[49], плававшие у самой поверхности, отошли на небольшое расстояние при приближении лодки, но во время разгрузки эти непуганые рыбы оставались неподалеку. Первую ночь все спали в старой хижине — ниау[50] на опушке кокосовой рощи. На следующий день соорудили хижины для каждой семьи в отдельности, кухню, где хозяйничал Викторина, склад для копры. Тао и Мато работали на смежных участках; продукты, керосин, улов были у обеих семей общими. Благодаря изолированности и уединенному образу жизни между братьями установилась близость, несвойственная их обычным отношениям в деревне.
Матаоа быстро научился от отца собирать и складывать орехи в кучу, а потом раскалывать их в длину несколькими ударами большого ножа. Затем орехи сортировали, отбрасывая те, у которых мякоть была недостаточно густой и белой. Если день обещал быть солнечным, то орехи оставляли прямо на земле, чтобы под лучами солнца мякоть отделилась от кожуры. При пасмурной погоде их складывали в кучу, мякотью книзу, и тогда они хорошо проветривались и высыхали за два-три дня.
Каждый вечер орехи укладывали слоями, покрывая каждый слой пальмовыми листьями, чтобы предохранить от дождя и сырости. Через три дня из них вынимали высохшую мякоть, превратившуюся под лучами солнца в отличную копру, а затем складывали ее в мешки. Матаоа научился ценить ясную погоду: от нее зависел сбор урожая. В деревне радовались дождю — он наполнял цистерны водой, поил цветы и освежал воздух, но здесь, на участке, он приносил лишь огорчение, ибо вредил копре. От влаги мякоть гниет и бродит; и если даже потом ее высушить, копра хорошего качества все равно не получится.
Иногда продолжительные дожди сводили на нет несколько недель работы людей. Многие, так и не дождавшись солнечной погоды, возвращались в деревню с пустыми руками.
Собирать копру довольно тяжело. Вечерами Матаоа чувствовал себя разбитым, но ни за что на свете не признался бы в этом. У него окрепли мускулы, с каждым днем он становился сильнее. Вид мешка, плотно набитого копрой, доставлял Матаоа неописуемое удовольствие. Подумать только, мешок весом шестьдесят или семьдесят килограммов стоит от четырехсот восьмидесяти до пятисот шестидесяти франков! Перед юношей открылась еще одна сторона жизни. До сих пор, садясь за семейную трапезу, он ел и пил кроме рыбы, папай, майоре и других плодов моря или земли еще много всякой снеди и напитков, не задумываясь над тем, откуда они взялись. Их подавали на стол, как параи или фетюэ, и это казалось ему в порядке вещей.
Столь же естественным казалось Матаоа существование хижины, цистерны с водой, инструментов, мебели, удочки, причем он не задавал себе вопросов, каким образом все это появилось. Теперь он знал. Он работал изо всех сил, и плоды его труда — мешки с копрой считались столь драгоценным товаром, что с Таити за ними специально приходила шхуна, а в обмен можно было получить продукты, керосин, доски, цемент, инструменты, ткани — все необходимое для жизни на атолле.
Бессознательное до сих пор чувство безопасности и уверенность в разумном порядке вещей укреплялись по мере того, как Матаоа осмысливал жизнь. Часто он думал о Моссиу. Юноша хорошо понимал теперь деда, который обращался к богу со словами признательности за то, что бог столь щедро одарил людей богатствами. Ни словом, ни жестом не выдавал Матаоа своих новых мыслей, внешне он оставался прежним, но в нем происходили глубокие изменения. Только Мато заметил, как серьезно и старательно относится сын к работе, но тоже молчал. Несмотря на это, между отцом и сыном установилась некая невидимая связь, какой не было прежде.
То, что говорил Мато относительно изобилия рыбы в секторе, оказалось правдой.
Достаточно было, стоя по щиколотку в воде, постучать острогой по краю углубления в мадрепоровом коралле, где прятались каное[51], как вспугнутый рой кито[52] начинал виться вокруг ног. Они были сродни той рыбе, которой на атолле отравилась целая семья. Кито ничего не боялись, но на расстоянии остроги было полно и других рыб. На внешнем рифе водилось столько лангустов, что ночью при свете факелов из пальмовых ветвей, пропитанных керосином, их просто подбирали голыми руками в лужах после отлива. Мато и Тао приносили за несколько минут ныряния с острогой у коралловых массивов больше рыб, чем, казалось, можно было съесть! Тем не менее их съедали.
У всех был прекрасный аппетит. Еще лучше, чем в деревне: труд сборщиков копры изнурителен, им приходится много есть, чтобы восстановить свои силы. Из огромного количества рыбы и каное, сваренных Викториной в кокосовом молоке, очень редко что-нибудь оставалось недоеденным. Другое дело — лангусты: больше одного-двух их не съесть.
В сумерки, чтобы отогнать москитов, зажигали гирлянды шаров ати. Ужинали рано, потому что спать ложились с наступлением темноты, а вставали с рассветом. Какой покой разливался вокруг, когда заходило солнце! Перед сном, пока не слипались глаза, Викторина играл на гитаре и пел с Тепорой. Она то и дело бросала на Матаоа красноречивые взгляды.