Однажды Мато, как обычно сидевший в тени хижины, вдруг, ни слова не говоря, поднялся и направился к группе ребятишек, игравших шариками ати. Что он сделал, Матаоа не понял, он только увидел, как двое малышей с плачем кинулись к Техине.
— Что случилось? — спросила Техина.
— Мато пристает к нам.
Мато стоял неподалеку с шариками в руке.
Техина подошла к нему, отняла шарики и отдала детям.
— Оставь их в покое!
Голос ее звучал очень резко. Мато опустил голову.
— Они начали первые, — пробормотал он и виновато поплелся на свое место.
Тогда Матаоа понял: отец впал в детство, он никогда больше не будет тем человеком, который три месяца назад отправился на Хикуэру. Чувство скорби охватило Матаоа. Он посмотрел на Мато, и неожиданно в его сознании родились слова, которые он произнес вслух дрожащими губами:
— Я заменю тебя. Я стану самым большим ныряльщиком на Туамоту. Клянусь тебе!
КНИГА ВТОРАЯ
Глава восьмая
СКОЛЬКО ИЗМЕНЕНИЙ!
В 1942 году оири вошли в лагуну по меньшей мере на два месяца раньше обычного, и в таком количестве, что старики не могли припомнить подобного нашествия. В воде у ныряльщиков буквально глаза разбегались: оири были повсюду. За час или два можно было поймать на удочку пять, шесть рыб, а то и больше. И это всего в ста метрах от берега!
Не часто складываются такие благоприятные обстоятельства для рыбной ловли. Ими необходимо было воспользоваться. Рыболовы потеряли интерес к другим породам, так как жирные, мясистые вкусные оири были любимой рыбой туамотуанцев. В этот сезон все наелись ею досыта. Некоторые старики заметили, что изобилие рыбы совпало с необыкновенным урожаем копры, цена на которую стала подниматься после начала войны в Европе, достигла сначала десяти, затем одиннадцати, двенадцати, тринадцати франков и остановилась «а четырнадцати. «Ваинианиоре», оборудованная новым мотором, стала приходить на Арутаки гораздо чаще, а приемщик копры осматривал товар совсем не так придирчиво, как прежде.
— Сухая или почти сухая — это одно и то же, грузите! — приговаривал он. А администратор из Папеэте с его печатными листками! «Производите копру, это в ваших интересах, и это ваш долг!» Они присылали мешки с веществом под названием железный купорос, который нужно было разводить в воде и лить на подножия кокосовых пальм и середину ствола, откуда начинают расти листья. Говорили, что это спасает от болезней. «Ваинианиоре» доставляла также инструкции по борьбе с крысами. Подумать только — копра становилась сокровищем! Правда, соответственно повысилась цена на продукты питания, но, несмотря на это, всем жителям деревни удалось расплатиться с Ли Мином.
Некоторые семьи сдали ему даже много мешков авансом, в счет будущих покупок, кто за цемент и волнистое железо для постройки новой хижины, кто за цистерну, кто за велосипед, керосиновый холодильник или батарейный радиоприемник. У Мато и Тао уже был такой, весьма удобная вещь… Теперь они знали дату прибытия «Ваинианиоре» и начинали набивать мешки копрой перед самым прибытием шхуны на атолл. Радио сообщало о боях, в которых участвовали полинезийцы тихоокеанского батальона.
Как жаль, что Амбруаз не дожил до появления приемников на Арутаки! Он умер за год до этого, несколько месяцев спустя после моки. Амбруаз мог бы объяснить, что происходило на войне. Недавно, например, сообщили, будто одна страна потеряла в сражении сто пятьдесят тысяч человек! А по словам Тавиты, на атоллах Туамоту, вместе с Таити, Муреа, Подветренными и Маркизскими, насчитывалось всего пятьдесят тысяч мужчин, женщин и детей! Получалось, что за несколько дней на фронте было убито в три раза больше людей, чем жило во всей Полинезии[59]. Право же, трудно было этому поверить!
Перед смертью Амбруаз говорил по поводу копры: «То, что дает Арутаки за один год, Франция расходует за один час». Он считал, что после окончания войны цена упадет до восьми франков, потому что нужда в копре станет меньше. Но пока за копру платили по четырнадцати франков, в деревне произошли большие изменения. Ли Мин снова расширил свою лавку, хотя его дети уехали в Папеэте учиться и они с женой остались одни. Отныне москитов разгоняли при помощи китайских шаров, горевших всю ночь. Освещались моригазами[60], а старые фитильные лампы использовали лишь в безлунные ночи, чтобы отгонять привидения. В Арутаки появились велосипеды, целых тридцать штук! Похоже было, что молодежь больше не желает пользоваться собственными ногами.
Наступал вечер. Матаоа и Хаамару сидели рядом на пристани, на берегу пролива, болтая над водой ногами. Хаамару натягивал струну на укулеле.
— Знаешь что? — вдруг спросил Матаоа. — Нужно колоть в глаза!
Хаамару оторвался от своего занятия и поднял голову:
— В чьи глаза?
— В глаза патуи, конечно, не кокосового же ореха!
Хаамару посмотрел на товарища с изумлением. Не стал ли Матаоа таравана?
— Еще что скажешь?
В знак того, что он не одобряет столь бессмысленный разговор, он осуждающе покачал головой.
— Невозможно, — прибавил он, пожав плечами.
Ты всегда говоришь «невозможно»! А я говорю, что возможно.
Не оставалось никакого сомнения, Матаоа не шутил. Хаамару обмотал струну вокруг деревянного винта. Это было похоже на Матаоа: колоть патуи в глаза! Легко сказать, но кто осмелится на такой поступок?
Вот уже несколько дней подряд в пролив заходили огромные патуи. Лишь очень опытные ныряльщики отваживались при них погружаться в воду, да и то у самого берега. Один раз такая рыба поднялась из глубины и с открытой пастью направилась прямо к мальчику, который плавал у пристани.
Потом, когда улеглось волнение, вызванное этим происшествием, некоторые усомнились в том, что она могла бы проглотить пятнадцатилетнего мальчика, но те, кто видел патуи, предлагали скептикам надеть очки — тогда они убедились бы, что такая рыба в состоянии без труда проглотить даже Фареуа.
По их словам, она была более двух саженей в длину и толщиной в шесть мешков копры. Несколько раз в море забрасывали на ночь толстую леску, с крючком для акул в надежде, что патуи попадется на него, но наутро на крючке оказывалась простая акула. Откуда взялась эта патуи? Один старик утверждал, что это тоупапау, быть может — моки! Пусть остерегаются те, кто над ним насмехался или его унижал. Может быть, он явился в образе рыбы, чтобы мстить за оскорбления, нанесенные ему в начале пребывания на Арутаки. Многие соглашались с этим: тоупапау иногда принимает вид животного, чтобы пугать людей. До смерти моки этого чудовища никогда не видели. Старые ныряльщики пожимали плечами: тоупапау большей частью избирают форму фафа-нити, барракуды или даже акулы, но необычно большого размера, и ведут себя они так, что их можно узнать с первого взгляда. Между тем патуи, занесенная течением в пролив, была нормальной величины. У внешнего рифа случалось видеть рыб и побольше. Мато, память которого постепенно восстанавливалась, допускал, что патуи может достигнуть двух саженей в длину, и соглашался, что такое животное нельзя убить ударом остроги.
Матаоа все это знал, но не собирался отказываться от своей идеи. Какой бы ни была рыба, величиной с ладонь или гигантских размеров, глаз остается самым уязвимым ее местом. Ведь даже огромная патуи, лишенная глаз, всего лишь слепая рыба, с которой не так уж трудно справиться. Но как убедить Хаамару?
Матаоа принял непринужденный вид:
— Я скажу Тене, что звал тебя, но ты испугался и не захотел и тогда я обратился к Тотаи.
Он правильно рассчитал удар.
— Ты пойдешь к Тотаи?
— Ну да, ведь ты отказался.
Лицо Хаамару помрачнело. Ему нравилась Тена, а Тена и так больше думала о Тотаи, чем о нем. Этот таравана Тотаи способен принять предложение Матаоа! Лишь бы показать, какие они храбрецы и как хорошо ныряют, оба готовы на любое безрассудство. А если они действительно решатся вступить в бой с патуи, то независимо от его исхода все будут говорить, что он, Хаамару, струсил. Интересно, кто бы на его месте не испугался? И все-таки он станет мишенью для насмешек. И Тена тоже будет над ним смеяться.