Кроме Мато и Техины погибли Фареуа, Туке, старая Тоуиа, Ли Мин, его жена, Нахеу с женой Мэрэ и двое стариков в церкви.
На следующий день, во второй половине дня, взглянув на море, люди подумали, что видят сон. К атоллу приближалось судно. Его вид вывел людей из оцепенения, перед ними забрезжила надежда. Нужно быть очень мужественными людьми, чтобы выйти в такое бурное море! Матаоа узнал военное судно, которое он видел в Папеэте. На Арутаки пришла помощь!
Уцелевшие жители атолла плакали, преисполненные волнения и благодарности, когда в пролив, издавая громкие гудки, вошел большой серый корабль. От него отделился вельбот с людьми, среди которых был губернатор Туамоту. Он прыгнул прямо в воду еще до того, как вельбот пристал к берегу. Некоторые туамотуанцы упали на колени и поднялись лишь тогда, когда матросы и чиновники взяли их под руки. Глаза последним застилали слезы, они смотрели на разрушенную деревню с такой печалью, как если бы несчастье случилось на их родине. Узнав, что Фареуа погиб, губернатор спросил, кто теперь вождь. Все взгляды обратились к Матаоа.
Губернатор сказал ему:
— Ты — вождь. Бот что мы сделаем: врач осмотрит раненых и больных. Тяжелораненые будут отправлены на судне в Папеэте, остальных поручат заботам фельдшера. Мы оставим десять матросов со всем необходимым, судно же через два часа уйдет. Нам надо как можно быстрее добраться до Марутеа. Несомненно, цунами произвел там такое же опустошение, как и здесь.
Врач нашел Эимату тяжело больной, но заверил Матаоа и Моеату, что девочка выздоровеет. Однако ее нужно было везти в Папеэте. Врач согласился, чтобы Моеата поехала вместе с дочерью. Спустя два месяца Моеата вернулась на Арутаки. Эимата была совершенно здорова.
КНИГА ПЯТАЯ
Глава шестнадцатая
КОНЕЦ АРУТАКИ
— Что не удалось сделать с людьми Арутаки акулам за двадцать лет, эти машины сделают за один месяц! — предсказал Тао при виде мопедов перед магазином Ах Сина, сверкавших на солнце.
Еще до прибытия «Ваинианиоре» Тао, узнав, что несколько парней с Арутаки заказали Ах Сину эти машины, разразился проклятиями в адрес будущих владельцев машин и китайца. Он уверял, что эта затея кончится плохо.
— Подумать только! Эти поино получили в дар от бога ноги, чтобы ходить, а теперь собираются вогнать их в живот, словно плавники у черепахи! Когда они разобьют себе головы на этих моторах, все увидят, что они у них пустые, как сухие кокосовые орехи! Я вас спрашиваю: что нужно настоящему туамотуанцу, кроме остроги и лодки? Только китаец может радоваться этим машинам, потому что продает их по цене больше стоимости хижины для целой семьи.
Уже четыре года (и год после цунами), как Ах Син, второй сын Ли Мина, стал владельцем магазина своего отца. Он приехал на Арутаки с молодой красивой женой, наполовину китаянкой, наполовину таитянкой. Такой нарядной женщины в деревне еще не видели. Ах Син уладил все формальности с вождем Матаоа и с советом семи и объявил жителям, что построит новый магазин, еще красивей прежнего, и не будет товара, который покупатели не смогут найти на его полках. Ах Син сдержал слово. Спустя несколько месяцев на месте старого вырос новый магазин, освещавшийся электричеством — его давал генератор, — изобиловавший самыми разнообразными товарами.
Многие, в том числе и Матаоа, были очень довольны, но некоторые относились к новому торговцу и его защитникам неодобрительно. Не затуманят ли молодым людям головы новые вещи, выставленные в витринах магазина Ах Сина? Удовлетворит ли их жизнь на острове? Захотят ли они теперь идти дорогой своих отцов или не устоят перед соблазном и подчинят свою жизнь стремлению приобрести блага, которыми их искушал китайский торговец? Нетерпимее всех относился к китайцу Тао.
— Вот увидите, — не уставал твердить он, — этот Ах Син заберет все, что у нас есть, а потом уедет.
Большинство населения Арутаки считали, что Тао преувеличивает опасность. Были и такие, которые утвердительно кивали головами, слушая его речи, хотя не совсем понимали, как один Ах Син сможет присвоить все кокосовые пальмы, все раковины, всех рыб…
С возрастом дядя Матаоа (как Моссиу в свое время) стал религиозным человеком. Но Моссиу, человек мягкий и добрый, почти всегда был погружен в размышления и молитвы. Если же ему приходилось кому-нибудь возражать, то он делал это осторожно, деликатно, ссылаясь на священное писание.
Что касается Тао, то он присвоил себе право говорить от имени бога и толковать ему одному известные приметы, якобы выражающие божью волю. Будучи членом совета семи, он зачастую брал слово, прежде чем наступала его очередь, нередко прерывал оратора и ошарашивал собеседников своим безапелляционным тоном, горячностью и неуравновешенностью. Он клялся именем бога по любому поводу, даже самому незначительному, что совершенно выводило из себя Матаоа, который не раз с трудом удерживался, чтобы не одернуть своего дядю перед всем советом и не призвать его к порядку. Даже вне совета, в частных беседах, Тао всегда старался перевести разговор на проблемы общественной жизни, всячески пытаясь оказать влияние на своего племянника. Конечно, Тао был братом его покойного отца, но родство не давало ему права так вести себя. Кто, в конце концов, вождь — он или Тао? Что за скверная привычка ко всему приплетать имя бога, смешивая земное с небесным! Разве дело ссылаться на господа бога при погрузке цемента или постройке цистерны? Может, его дядя считает это проявлением наивысшей мудрости? Для чего же в таком случае строят церковь и часовни? Для того же, что кухню и сушильню для копры?
Однако Тао, безусловно, пользовался влиянием, и Матаоа не отваживался открыто выступать против него. Это неизбежно вызвало бы конфликт, так как Тао не терпел противоречий.
В тот вечер Матаоа вернулся с собрания совета семи взбешенный.
— Этот Тао — фиу, настоящий фиу! — метал он гром и молнии за семейным столом.
Моеата молча пододвигала ему тарелки, зная, что гнев Матаоа скоро утихнет. Она хорошо изучила мужа. Не в его привычках было уклоняться от решения какого бы то ни было вопроса, но как вести себя с Тао, он не знал. В этом и крылась причина его гнева. Что же делать? Она и Матаоа много раз мысленно возвращались к разительной перемене, происшедшей с их родственником на следующий день после цунами. Картина катастрофы запечатлелась в их памяти настолько четко, как если бы произошла в прошлом месяце. Разве можно забыть, при каких обстоятельствах изменился Тао?
На кладбище, во время похорон жертв цунами, когда все печально стояли перед свежими могилами, он вдруг отошел в сторону и необычным голосом возвестил, что оставшимся в живых грозят еще худшие беды, если они не повинуются велениям бога.
— Внимание! Внимание! — кричал он. — Наши глаза должны открыться! Мы лишь грязь и прах! Мы забыли бога, но бог не забыл нас! Все мы должны обратиться к нему, не то мы все будем уничтожены. Грядет Апокалипсис!
Речь Тао произвела на всех жуткое впечатление, хотя, надо сказать, Тао был похож на безумца. Его слова объясняли случившееся, и каждый стал чувствовать себя виновным в смерти близких, но потом сознание людей прояснилось. Думали, что Тао просто лишился разума, как это случилось с моки во время землетрясения в Анаа. Но нет! Тут было нечто совсем иное. Кара господня внесла озарение в его душу, бог выделил его среди других, сделал своим избранником.
Матаоа, хоть и был вождем, не мог не считаться с этими обстоятельствами. Но следовало ли тем не менее допускать, чтобы Тао по любому поводу угрожал совету семи и ему самому божьими карами? Не далее как сегодня, например, он объявил себя единственным защитником старинных традиций и призывал проклятия на головы тех, кто, по его мнению, навязывал туамотуанцам чуждый им образ жизни. А сколько гневных слов произнес он по адресу тех, кто, несмотря на его предупреждения, все-таки покупал подвесные моторы к лодкам!