— Он отправился нырять, я только что его видел, — сказал Мато.
— И он не боится идти в море после ссоры с женой? — Техина поджала губы, лицо ее приняло осуждающее выражение. — Не миновать ему встречи с акулами в ближайшие дни.
Было известно, что не следует нырять, не помирившись с женой, потому что акулы мстят за избитую или обиженную женщину.
Правда, если бы Теурунуи не пренебрегал этой приметой, ему бы пришлось питаться, как детям и старикам, рыбой, пойманной на удочку либо убитой острогой другими ныряльщиками: он ругался с женой каждый день и даже в воскресенье.
Викторина воспользовался молчанием, чтобы вмешаться:
— Вы знаете, что случилось вчера с Амбруазом? Он так напился, что пришлось его нести до самой хижины. Потом он сказал, что хочет войти в дом сам, и всех оттолкнул. Сделал три шага и упал! Один молодой человек хотел поднять его, но Амбруаз стал лягаться, драться кулаками и не Давал прикоснуться к себе. Потом его стошнило, и он так всю ночь и провалялся на земле: свинья, настоящая свинья!
Мато неодобрительно покачал головой, а на лице Те-хины появилась гримаса отвращения. Старый Моссиу лишь улыбнулся. Амбруаз был его сверстником. Им было по семнадцати или восемнадцати лет, когда к Арутаки пристала шхуна и судовой приказчик перевел населению текст печатной декларации на таитянском языке: «Германия находится в состоянии войны с Францией, нашей далекой родиной. Взрослых мужчин мобилизуют на местах для сбора копры, которая требуется в очень большом количестве, так как необходима для ведения войны и победы. Жителей призывают поставлять как можно больше копры, больше, чем когда-либо раньше».
В тот вечер много молодых людей, очень возбужденных, ходили от хижины к хижине и говорили, что соберут по десять, по пятнадцать, а то и по двадцать-тридцать тонн копры. Тогда же два юноши (один из них был Амбруаз, в то время носивший имя Итая) сели на шхуну, заявив, что хотят поступить на военную службу и сражаться с оружием в руках против врагов Франции, вместо того чтобы сидеть дома и заниматься обычными делами.
Шли годы, и однажды Итая вернулся на Арутаки, но… другим, совсем не похожим на прежнего молодого туамотуанца. Он не только принял новое имя, Амбруаз, но ему не удавалось включиться в общую жизнь деревни. Другой парень с Арутаки был убит в том же бою, в котором Амбруаз был ранен. Амбруаз получил медаль, затем был отправлен в госпиталь, где лечился два месяца. Он привез столько историй о странах, в которых побывал, о мужчинах и женщинах, которых узнал, что рассказов хватит еще лет на десять.
Не удивительно, что этот Итая, ставший Амбруазом, приобрел привычки, каких не было у людей Арутаки. «Во Франции, — говорил он, — даже солдаты ежедневно пьют за столом вино, а до еды выпивают так называемый аперитив. И так делают все, но при этом никогда не напиваются допьяна, во всяком случае очень редко». Ох уж этот Амбруаз! Почему же на Арутаки он пьет вино и спирт и что ни день то пьян? С каждой шхуны, прибывавшей на атолл, выгружали для него бутылки и ящики, и в тот же вечер он уже бывал пьян, как мальчишка от первого литра пиа[16].
Пока его запасы не истощались, он напивался каждый день. По его словам, причиной тому был климат Арутаки. Хотя Амбруаз был самым большим пьяницей на атолле (говорили: пьян, как Амбруаз), единственным, кто пил регулярно, его тем не менее почти все любили. Когда он бывал трезв или еще не совсем пьян, трудно было найти человека приветливее его.
Амбруаз входил в состав совета семи. Некоторые — возможно, они сами добивались такой чести — удивлялись, почему этого пьяницу продолжают считать одним из мудрейших на Арутаки. Сам Амбруаз умел ответить тем, кто порицал его поведение. Он слишком много пьет? Ну и что? Кому это наносит вред? Неужели он из-за этого не заслуживает уважения? Кто, как не он, отправился когда-то на войну? У кого еще в теле застряли куски металла? А те, кто сейчас поднимает голос против него, разве не молчали тогда, когда он отправился рисковать своей жизнью на службе родине? Он вовсе не хотел сказать, что люди, оставшиеся на острове, были трусами. Ведь никто из них даже представить себе не мог, что такое Франция, Германия, война… Но он-то все-таки пошел на войну, и его товарищ остался на поле боя. И что же? Теперь они его порицают! Разве плохо, что он, Амбруаз, рядом с вождем принимает администратора Туамоту во время его визита? А если однажды на Арутаки приедет министр или даже сам губернатор? Он, Амбруаз, старый солдат, черт возьми!
Хотя собеседников шокировало выражение «черт возьми», аргументы Амбруаза большинству казались убедительными. Впрочем, в особо торжественных случаях Амбруаз всегда имел вполне достойный вид и вел себя, как подобает мудрейшему. Его седые, подстриженные щеткой волосы, величественная осанка, белый накрахмаленный полотняный костюм с медалью на отвороте внушали окружающим почтение.
Поэтому Викторина, поняв, что не найдет поддержки у Моссиу и Мато. решил, что лучше ему замолчать.
— Тамаа! — крикнул Мато, увидев моки[17], бросившего украдкой взгляд на сидящую за столом семью.
Маленькая Тена опустила голову, чтобы не видеть моки. Техина нахмурила брови и посмотрела на Мато, но промолчала. Что произойдет и как Им себя держать, если моки подойдет? Но старый маленький человек в лохмотьях, с всклокоченной бородой исчез. Вот что позже узнал Викторина.
Этот человек был изгнан со многих островов, прежде чем нашел убежище на Арутаки. Говорили, что на нем лежит печать проклятия, что он колдун, моки, настоящий пифао[18]. Был он человеческим созданием или воплощением дьявола? Многие пожимали плечами: известна ведь его история, подтвержденная несколькими владельцами шхун и судовыми приказчиками.
Он был одним из сорока несчастных, избежавших гибели на Анаа во время внезапно налетевшего цунами в 1912 году, почти полностью уничтожившего атолл. Может, сознание его помутилось после этого несчастья, унесшего всех его близких? Во всяком случае, вернувшись на остатки родного атолла, он не стал производить посадки и восстанавливать постройки. Более того, он осмеивал усилия своих собратьев по несчастью. Слова его звучали кощунственно, но держался он как человек, лишенный разума. Священник, руководивший строительством новой церкви, не раз отводил его в сторону и читал ему наставления. Перед катастрофой несчастный был ревностным католиком. Но моки повторял людям то, что отвечал в таких случаях священнику:
— Ты ведь был тогда в церкви? Ты видел, как бог внял нашим молитвам? — И он добавлял непристойное слово.
Во время цунами, смывшего людей, жилища, растения, священник собрал в церкви оставшихся в живых. Все молились, чтобы это последнее убежище уцелело. Но вода не переставала прибывать, ураган ревел, и в конце концов церковь обрушилась.
— Старайтесь, старайтесь, — насмехался моки над работавшими людьми. — Молитесь особенно усердно, когда увидите, что небо потемнело!
Он не умывался, отпустил бороду и волосы, не стриг ногти, и одежда его превратилась в зловонные лохмотья. Как-то раз заметили, что он бродит вокруг одной хижины. Спустя несколько недель хижина сгорела. Без очевидного повода он разразился смехом вслед женщине, несшей новорожденного младенца, и вскоре ребенок умер. Когда постройка повой церкви закончилась и состоялось торжественное открытие, вечером того дня люди наблюдали, как он бегал по рифу, жестикулируя и грозя кому-то кулаками, как бы произнося заклинания. Всех охватил страх. Этот человек был моки. У кого хватило бы твердости поднять руку на существо, потерявшее все и ничего не вернувшее? Какое чувство можно испытывать к нему, кроме жалости? Священник молился за него и советовал верующим следовать его примеру. Узнав об этом, моки разразился безумным смехом, заставившим похолодеть от ужаса всех, кто его слышал. Но можно ли преследовать человека лишь за то, что он смеется? Наконец, спустя некоторое время все же представился случай избавиться от моки. Когда люди выходили с воскресной мессы, он появился, выряженный на потеху всем в сутану священника, которую сумел выкрасть из притвора церкви.