Он танцевал тамуре, сопровождая свои кривляния непристойными жестами. Кое-кто не смог удержаться от смеха, но верующие бросились на моки и сорвали с него одеяние священника. Ему не причинили боли (впрочем, он сразу затих), но посадили его на шхуну и попросили высадить на атолле, где жили родственники моки. Но он там не остался, не остался и на Факаруа, Апатаки и Таканото. Каким образом ему удалось высадиться на Арутаки, никто точно не знал. «Это дьявол его доставил», — говорили одни. «Он приплыл в животе у рыбы», — твердили другие. «Он причалил в ветреную погоду, а потом пустил свою парусную лодку на волю течения», — предполагали третьи, более рассудительные. Во всяком случае, достоверно следующее: три девушки, отправившиеся за фетюэ[19] на риф, вернулись в деревню испуганные: они видели дикаря. Несколько мужчин поспешили на место происшествия и обнаружили там моки. Он бродил по рифу и собирал ракушки, которыми, очевидно, питался. Кто он? Как сюда попал? Моки не отвечал на вопросы. Собрался совет семи. Он решил одеть и накормить этого человека, дать ему кое-какую домашнюю утварь и помочь построить хижину. Моки казался совершенно безобидным. Ему дали нож, котелок, кастрюлю, терку для кокосовых орехов, одна вдова принесла вполне приличную одежду. Для постройки хижины, вернее жалкой лачуги, подобной тем, что сооружают на время в секторе, он выбрал отдаленное место, кишащее москитами. Но обычно он спал вообще под открытым небом на земле, без циновки. Вскоре он вернулся к своему прежнему состоянию, ходил грязный, оборванный, питался лишь ракушками и лангустами. Так проходили недели и месяцы, за моки не замечали ничего предосудительного, к нему привыкли. Рыбаки даже обменивались с ним дружескими замечаниями, и лишь женщины продолжали видеть в нем посланца дьявола. Беременные боялись его проклятия: ведь он танцевал тамуре в платье священника! Мато и некоторые другие считали, что этот человек не настоящий моки: в нем не было злобы, и чем добрее и мягче с ним обращаться, тем быстрее исчезнут признаки одичания и безумия. Ведь при встречах с ним многие смотрели на несчастного с нескрываемым любопытством, как на существо странное, не похожее на других людей, и моки становилось стыдно от того, что на него так смотрели. Даже морских птиц и акул в общественном бассейне можно приручить лишь лаской.
— Ты принял бы его в своей хижине, в кругу своей семьи? — иронически спросил как-то раз у Мато один из островитян.
На мгновение смутившись, Мато ответил:
— Почему бы нет? Что тут страшного? Конечно, я бы его принял.
Спустя несколько дней, встретив моки, Мато окликнул его. Моки посмотрел на него, но не тронулся с места. В другой раз Мато при встрече сунул ему в руки заранее приготовленный подарок. А несколько дней спустя Техина обнаружила у своей хижины сверток с лангустами, и ее муж, громко рассмеявшись, сказал, что, оказывается, можно приручить и моки. Принес же он лангусты своему другу Мато! Наконец, моки отважился прийти в деревню и прошел перед окнами хижины Мато в то время, когда тот приступал к завтраку. Мато крикнул ему:
— Тамаа! Тамаа!
Моки заколебался, прежде чем идти дальше, и Мато заметил на его лице улыбку:
— Человек, который так улыбается, не может быть злым. Он незлобив, как дитя.
Техина рассердилась:
— Сумасшедший ты сам, а не твой моки!
Она так возвысила голос, что соседи насторожились.
— Это что еще такое? — бушевала Техина. — Где у Мато голова? Звать к себе в дом это полуживотное! Почему бы заодно не пригласить к столу свиней? Пусть разговаривает с кем угодно за порогом дома, это его дело, но надо уважать свой семейный очаг!
Тена расплакалась, а Матаоа, бросив на мать негодующий взгляд, попросил разрешения встать из-за стола. Моссиу тоже поднялся и, взяв свою Библию, направился к хижине второго сына, Тао. Мато же ничего не сказал, молча закончил еду и отправился по своим делам. Несколько часов он провел в размышлении. Техина все больше проявляла свой властный характер. Она была хорошей женой и хорошей матерью, но глава семьи он. И в ближайшее время он докажет это.
Матаоа был доволен. Мато показал, что он глава семьи. Пригласив моки вторично, он поставил Техину на свое место. И она почувствовала, что многим рискует, если поднимет свой голос, как в прошлый раз.
Матаоа посмотрел на улицу. Сидя на стенке в тени тоу[20], его поджидал товарищ по играм Хаамару. На коленях он держал острогу с тремя зубцами. Вместе с другими мальчиками они отправятся на рыбную ловлю. По дороге они захватят Тотаи. Хижина его родителей находится в самом конце деревни, у начала кораллового рифа, выступающего в океан.
Глава четвертая
МАТАОА
Матаоа взял острогу и свистнул собаку, дремавшую на солнце. Маори тотчас открыл глаза, поднялся, зевнул и потянулся. Он весело залаял и бросился к ногам молодого хозяина. Матаоа держал острогу в руках. Значит, они пойдут на риф охотиться на рыб, а Маори любил это занятие больше всего на свете. Еще совсем молодым псом он вступил в бой с акуленком, оказавшимся в канале во время отлива. Несмотря на разодранную до кости лапу и страшно изуродованную морду, он в конце концов ухватил акуленка зубами посреди туловища и вытащил на берег, где тот издох. Матаоа, присутствовавший при последнем этапе боя, на руках принес пса домой. И когда его спрашивали:
— Здорово досталось твоей собаке от других псов? Он с гордостью отвечал:
— Она дралась не с собаками, а с акулой и убила ее!
— Правда? И какая же это была акула?
— Это была маори!
Так название акулы и стало именем его израненного четырехногого товарища. Против всех ожиданий Маори поправился, и вскоре к шрамам от зубов акулы прибавились свежие рубцы и раны. Все без исключения собаки на Арутаки носили на себе следы яростных схваток, многие бегали на трех ногах или с одним глазом. Они разделили деревню на участки, и каждая свора с остервенением защищала от соседей свои владения. Между собаками постоянно происходили жестокие войны, и многие гибли в сражениях.
Прежде чем взрослые собаки, устанавливающие законы в части деревни, выходящей к началу пролива, приняли в свой клан Маори, ему не раз пришлось испытать на своей шкуре их острые зубы. Не раз возвращался он после схватки, волоча изуродованную лапу, а потом жалобно скулил на руках у Матаоа. И тем не менее не было случая, когда бы он отказался от боя. Маори возмужал, добился признания в своей своре и сам кидался на чужих собак. Он был худой и изнуренный на вид пес, с короткой желтоватой шерстью, сухим носом, искалеченной лапой и разорванным правым ухом, но это не мешало ему смело бросаться в драку и на страх врагам биться не на живот, а на смерть. Прекрасный аргумент в пользу любителей собачины: «Почему не питаться мясом этих животных, которые сами не дорожат своей жизнью? Оно не менее вкусно, чем свинина и домашняя птица. Кроме того, не мешает позаботиться о том, чтобы их не развелось слишком много». И действительно, иногда ночью глаз нельзя было сомкнуть из-за воя.
Соседи Мато и Техины каждую неделю съедали собаку, поэтому Матаоа не любил их. Правда, они были уже немолоды и у них не было детей, но старик ловил удочкой много рыбы. Они вполне могли бы обойтись без собачины, ведь собаки — друзья человека. У Матаоа сжимались кулаки при мысли, что эти старики могут съесть его Маори. Мысленно мальчик представлял себе, как отправляется с Маори на лодке куда глаза глядят. Поднимается буря, их выбрасывает на неизвестный берег. Есть нечего… Нет ни оружия, ни удочки, чтобы ловить рыбу, ни кокосовых пальм, кругом пусто… Но и тогда он скорее умрет с голоду, чем убьет и съест друга!
Хаамару спрыгнул со стенки и зашагал рядом с Матаоа. Ему, как и Матаоа, было девять лет, но трудно было разобраться в его характере, он никогда ничего не предлагал, а лишь следовал за другими. Тотаи, которого они отправились разыскивать на конец деревни, совсем иной. Он нетерпелив, любит быть первым, но зато всегда весел и готов к любой проказе. Стоит ему появиться среди детей, как все оживляются: Тотаи, правда, уже десять лет, но ведь есть и другие мальчики старше Матаоа и Хаамару, однако они не осмеливаются командовать и распоряжаться, как он. Поэтому Матаоа не удивился, увидев Тотаи во главе маленькой группы ребят, состоявшей из Пунуа, Таити и Иаеху. Они направлялись к рифу. Каждый нес на плече острогу.