На рассвете он отбирает глазные яблоки, полный мешок звенящих брелков, статуэтки замёрзшей крови. Громадное сборище мелет свой путь под рассеянной тенью поросли деревьев. Доминирующее приветствие коллег, джентльмен избивает мёртвые часы, хохот, оперённые арлекины поглаживают струны. Белые крылья под медленными облаками. Каменные банкеты остались в россыпи. Он шествует в тронную комнату и пронзает суету инквизиции, спорит с монархом.
— Мой сеньор, — кричит он, одаривая короля подносом фиолетовых грибобивней. — Размелите их и подожгите в горшке, посмотрите на цвет пламени и соответственно выберите утреннюю рубашку. Но, несомненно, сэр, что вы так и поступаете.
— Проклясть человека — нелёгкая работа. Просто залейте ему глотку.
Он шагом идёт к двери, как лев, и быстро оглянувшись назад, делает ноги. Держа воздух открытым для удара из окрестностей, он идёт через пролом в шифере и батисте, сходящийся за его спиной, летает над башнями и потрясающими монументами; сужающиеся дистанции несутся по венам, пространство бесподобно разбивается. Блуждающий беспорядок захлёстывает геологию, дырявит побережье зелёным. Тропические лодки полны народу, голубые и красные одежды, жаркие капли глубокого лета, иллюзии сочатся из нектара, как амазонский яд. Он ведёт безгласую науку в горы, указывает на землю под тающими облаками, торопит… Потом он проглатывает богов и засыпает, и во сне он — мэр кошмарного города, неподвижно лежащий в маслянистом переулке.
Президент выходит на сцену с прожекторной улыбкой и окопами глаз. Его седые волосы — ледяная упаковка злого кипения головы. Гром ударов слева приветствует его выход.
Гон компании медленно сужается до тонкого фокуса.
— На плоде свободы есть пятна, — объявляет он. — Их зовут выборы. Человека делают лозунги. Я возглавил важный переход от правительства, равнодушного к одобрению людей, к такому, которое принимает это одобрение как данность. Я решительно готов завершить этот переход, хотя он и непопулярен. Я не намерен укреплять плацдарм, чтобы потом спустить его на гадских пеликанов.
После аплодисментов объявляют мэра, и когда Атом выходит в подходящем плаще, все отрицают то, что видят — им сказали, что будет мэр, значит, мэр будет любой ценой. Можно было и не париться — среди мэров такая текучка, что никто не способен угнаться за ней и запомнить их имена или внешность.
— Мистер президент, — разнузданно говорит Атом, — это была потрясающе лукавая речь. Я уверен, каждый ублюдок в зале присоединится к моей благодарности. И пока вы не вернулись обратно в ад, я хотел бы подарить вам скромный символ нашего соучастия. Мы с прочими власть имущими думали долго, тяжко, до набухших вен, что могло бы подойти. Возможно, что-нибудь символичное? Что-нибудь такое дурацкое на память? Мы на этот счёт неплохо посмеялись. Но было решено вручить то, что вам действительно нужно. Так что вот вам мозг, в эдаком холодильничке. Надеюсь, он доставит вам удовольствие.
Атом передаёт криоящик, и лучащийся президент открывает его. В буре оваций они с Атомом обмениваются рукопожатием перед стробовспышками фотоаппаратов, ящик наклоняют, как дарственную тарелку.
— Мистер президент, — говорит Атом сквозь тиски улыбки, — в день, когда памятник Аврааму Линкольну посмотрит в сторону с жуткой тоской и шагнёт вниз, как гигант Харрихаузена, ваши яйца раскатаются в блинчики.
ДНЕВНИК АТОМА
Сова с лицом, похожим на всасывающий вентилятор. Филигрань золотого трубопровода, потеющего корневой водой. Гигантский кролик в рулевой рубке пропавшего контейнеровоза уставился вперёд, дёргает носом, игнорируя установленное оборудование радиопеленгации. Зеркально ледяное небо. Моросящий дождь. Засеянное поле едва начинает проламываться.
15 — Человек в глазах правосудия
Гарпун Спектр закрывает портфель из несброшенной кожи ящерицы и встаёт, дабы скрыть результаты подсчёта. В глазах Блохи Лонцы беспомощное выражение. Это должен был быть его праздник, но он чувствует, что его забыли, как вчерашний воздух.
— Мы собрались здесь, — говорит Спектр, медленно прохаживаясь, — чтобы рассказывать солёные истории вокруг костра нашей злобы. Чтобы раскрыть сундук с сокровищами наших воспоминаний, пока мы льём горькие прощальные слёзы. Чтобы придать крупицу смысла той вынужденной десятой ошибке, как мы называем наши жизни.
Судья, фигура из расплющенной серой шпаклёвки, падает духом.
— Боже всемогущий, Спектр, — говорит он, стискивая лицо в попытке прийти в себя, — хватит уже, просто скажи — в чём твоё доказательство?
— Обещаете не смеяться?
— Скромность бесполезна, если все согласятся с тобой, Спектр, — не испытывай её.
— Мы все учимся, Ваша честь. Мы все можем извлечь урок, буйствуя на митинге косвенных доказательств, что мой учёный оппонент избрал, дабы обозначить свой случай. К бесконечной чести моего подзащитного, он ещё не перебил многих из нас за то, что мы такие тупые и тормозные. Уязвляет нас, если приходится. Компетентный адвокат может выстроить шокирующие факты за две ваших земных минуты, при-сяжные леди и джентльмены. И меня искушает возможность ускорить дело, бесстыдно флиртуя с некоторыми из вас — особенно с вами, мадам. Да, вы, с большой причёской. Не говорите, это запрещено. Да, леди и джентльмены, я склонен ввести ваши налоговые доллары в пузо первому присяжному, который на моих глазах спасёт моего клиента. Но давайте не пойдём домой кратким путём. Ещё рано на покой, но пора про-снуться к завтраку из опечаток. Надо отскоблить мотыльков с прожекторов правды, потом переключить эту херню на дальний свет. О, давайте я не буду начинать с этого. — Спектр замирает перед присяжными, как бы что-то обдумывая. Он задёргивает занавеси на своем сердце, застёгивая пуговицу. — Мне вспомнилась библейская история, в которой пастухи не могли прекратить смеяться. И ангел Абрасакс спросил их: «Почему вы смеётесь?» А пастух, который смог ненадолго взять себя в руки, ответил: «Как внизу, так и наверху». История насыщена действенными трупами, которых прямо как нас с вами хлещут за нашу человечность тупицы с глазами, заблудшими в науке. Настолько ли необратим грех, как корявая скульптура? Можем ли мы овладеть средством от него? Посмотрите на Блоху Лонцу, присяжные леди и джентльмены. Посмотрите на это заряжаемое с дула лицо, неспособное на сознательный обман. Это выражение лица человека, укусившего восковой фрукт. У него уши, как пневмотормоза. Каждый хотя бы раз в жизни смеялся над ушами Блохи. Некоторые из нас объединяли несколько подобных хакерских взрывов, чтобы образовать залпили «шелуху» веселья. Но мало кто будет отрицать, что им Бог послал информанта. И не делайте ошибку, именно таков он. Ушастый псих, как прежде его отец.
— Мистер Спектр, — говорит судья и замирает, чтобы собраться с мыслями и представить свои доводы. — Вы осознаёте, мистер Спектр, что вы адвокат защиты? Предполагается, что вы будете спорить насчёт невинности вашего клиента? Что такого захватывающего в человеческих ушах?
— Вот действительно важный вопрос, правда, ваша честь? Контекст решает всё. Возьмите мёртвую, сухую молекулу из апельсина, взвесьте её на пальце — совер-шенно бесполезна для чего бы то ни было. Но поместите её в коробку мюслей, и она уже — золотая пыль, и люди будут искать её. Вы тоже так должны, присяжные леди и джентльмены. Вы явственно слышали чистосердечное признание моего клиента, что он похитил фрукт. Офицером, который совершил арест, был Ланг Муссолини, а он, нельзя не признать, знает, что делает. Вы слышали заключение эксперта, что ни один человек не мог бы приблизиться к фруктовому ларьку на Улице Посфорд, не обнаружив себя. Нам показали математику, угол обзора, теорию. И парад предположительных извращенцев, пропитанных самоуверенностью, дабы утверждать, что они способны вспомнить стильные события дня два года назад. И на кого они указывают? На нашего мистера Супер Уши. Могут ли эти противоречия затолкать милосердие в камеру? Если так, пускай человек вернётся к гнёздам вулканов.