— Ну, что вы думаете теперь, господин профессор? Можно дать Журавлеву два миллиона?
— Два миллиона? — отозвался профессор, будто не слушая и продолжая думать о своем, — нет. За два миллиона Журавлев ничего не продаст.
— Сколько же, вы думаете, он запросит? — деловито спросил Бандиера.
— Нет, вы не поняли меня, — протянул профессор, — я хотел сказать, что Журавлев вообще не продаст свое изобретение.
— Не может быть, — отрывисто рассмеялся министр, — чтобы такой умный человек был таким глупцом. Не продаст за два миллиона, предложим ему больше.
— Беда в том, — заявил профессор, — что в нашей стране дела с этим обстоят скверно. Очень много людей ничего не продают и работают на государство. Как бы вам объяснить…
— Не утруждайте себя, — перебил министр. — Я этого не пойму и вам не поверю. За деньги можно купить абсолютно все, и мы купим Журавлева, как купили вас…
— Но я работаю ради идеи…
— Любая идея оплачивается звонким металлом, и пускай мы взлетим на воздух, если я не вытащу у Журавлева его секрет…
— Джиованна, — крикнул он в телефон, — приготовьте господину профессору помещение для отдыха!
Борис понял, что пора бежать. Когда женщина, та самая, что открыла дверь, вошла в комнату, чтобы пригласить профессора в ванную, и снова вышла, провожая гостя, Борис тихонько прошмыгнул в коридор, спрятавшись за ее спиной. Пригнувшись, он осторожно пошел за женщиной. Под темной клетчатой материей ее платья деловито и уверенно двигались лопатки. В темном месте коридора Борис слегка дернул ее за юбку. Женщина вздрогнула, обернулась и, увидев Бориса, вскрикнула от испуга.
— Что? — спросил профессор, останавливаясь.
— Господи боже мой, — пролепетала женщина, — ничего, ничего, господин профессор, это мышь, — и, сунув руку в бездонный карман, она вытащила оттуда ключ и булку и поспешно протянула их назад, стараясь топать как можно громче.
Борис схватил то и другое и благодарно прижался к стене. Как только передняя опустела, он тихонько открыл дверь и выбрался на улицу.
Был уже вечер. Видимо, часов девять. Лучшее время для зевак, бесцельно бродящих по городу. Но у черного мраморного здания народа было мало, и улица не отличалась столичным освещением. Возможно, что дом служил мало кому известным местом каких-то не совсем официальных встреч.
Борис все еще стоял на неподвижном тротуаре, раздумывая, куда направиться, когда на лестницу, ведущую к черному дому, ступило с улицы новое лицо — невысокий человек в изысканном пальто, в котелке и с большим портфелем. Что-то в этом человеке, особенно рыжеватые волосы, выбивавшиеся из-под шляпы, показалось Борису знакомым, но рассуждать было некогда, и через секунду тротуар нес его к окраине.
От нетерпения Борису было трудно устоять на месте, и он обрадовался, увидев улицу, которая вела к аэродрому (он запомнил все повороты дороги). Перескочив на неподвижный тротуар, он побежал наконец к оставшемуся на аэродроме Журавлеву.
Вот и переулок с грязным небоскребом и блеклыми фонарями, вот крошечный скверик, вот небольшой мост через канаву с вонючими отбросами, вот и сырое поле аэродрома с красными и зелеными огоньками. Да, именно сюда час назад спустились путешественники из Советского Союза.
На заборе, как и раньше, косо висел листок с фотографией Павла Зарина. Вблизи, совсем низко над землей, покачивался на якорях аэростат. В гондоле над чем-то возилась, работала темная фигура человека. Борис радостно подбежал, разгоряченно шепнул:
— Дмитрий Феоктистович, скорее…
Но человек поднял чужое лицо, и Борис заметил, что аэростат и гондола также были незнакомыми. Он обежал весь аэродром. Сердце его сильно билось. Ни шара, ни Журавлева не было.
Густая мгла окутывала окрестности. Где-то поблизости слышались сварливые голоса и брань. Выла собака. Чужие люди изредка проходили по одному и парами, говорили на чужом языке и несли с собой свои заботы, свое горе, свою суетливую радость.
Борис сел на скамейку и закрыл лицо руками.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ, где читателю удается одним глазом поглядеть на то, что делается за кулисами министерского кабинета
Человек, поднявшись на лестницу мраморного дома, поправил галстук и нажал кнопку звонка. В дверях показалось взволнованное лицо Джиованны. Она быстрым взглядом окинула улицу и только после этого, вежливо склонив голову, вопросительно посмотрела на гостя.
— Я хочу видеть господина Бандиеру, — сказал человек по-итальянски с немецким акцентом. — Вот моя визитная карточка.