Зоре остался один — на середине площади. Стройный и широкогрудый, он стоял, как прекрасная статуя на грандиозном пьедестале, окруженный, словно сияющим нимбом, блестящими цепями. За ним ровно дышал океан. Небо было ярким и плоским.
Зоре поднял голову и посмотрел на людей. Издалека казалось, что он хочет заговорить, но он ничего не сказал и только обвел спокойными глазами всю площадь.
В эту минуту на трибуне правительства к перилам подошел То-Кихо. Он поднял тонкую руку в перчатке, потом вдруг наставил длинный указательный палец на эшафот.
— Приговор правительства, — сказал он своим знаменитым, пронзительным и жестким голосом, которого все боялись, — гласит: так будет со всеми, кто заболеет красной чумой. Мы уничтожим эпидемию. Именем Парламента мира, именем Правительства Штатов, именем порядка и закона…
Но речь премьера и чтение приговора были неожиданно прерваны. Откуда-то раздался напев — громкий, ясный, бодрый и радостный напев. Борис вздрогнул, — он знал эти слова, этот родной с детства мотив. Какой-то безумный громкоговоритель разносил по всему миру боевые волны «Интернационала».
Толпой овладело страшное волнение. И среди этого волнения к голосу громкоговорителя присоединился сильный и глубокий человеческий голос. Это запел Зоре.
Вивич, обернувшись, сердито закричал что-то подбежавшему полицейскому и, подняв бинокль, поспешно прицелился. Секунду спустя с эшафотом, под неумолчное пение, начало происходить то же, что случилось со стальной скалой, фонарем в башне правительства и зданием английского посольства…
Толпа, окаменев и позабыв о непонятной песне, смотрела, как эшафот менял одну за другой свои краски и как лицо негра, молча повисшего на цепях, вспыхивало то одним, то другим оттенком. Вдруг эшафот, кубы, арки и цепи исчезли. Но внезапно обнаженное тело Зоре медленно, будто плывя в воздухе, начало с большой высоты спускаться на землю. Негр открыл глаза. Он почувствовал свободу. В ту же минуту он увидел мчавшийся к нему автоаэроплан. За рулем сидел молодой летчик.
Не прошло и секунды, как голый рыжий мускулистый мужчина вскочил в открытую дверцу, и авто-аэроплан молниеносно и почти вертикально взвился вверх, оставив правительство, парламент и толпу в полном смятении.
И тогда заведенный чьей-то запоздавшей рукой громкоговоритель, резко оборвав «Интернационал», залился, завизжал, покатился, взорвался смехом, разнося по ошеломленному миру:
— ХА-ХА-ХА-ХА-ХА!
И Борис, не сдержавшись, рассмеялся.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, в которой проливается кровь
— Ах ты, щенок! — прошипел кто-то неподалеку от Бориса, и он увидел, как бритый человек в черной рубашке протискивается к нему через взволнованную толпу, которая толкалась и гудела, ожидая увидеть еще что-нибудь интересное.
— Мы пропали, — с тревогой сказал Антонио и рывком потянул Бориса в противоположную сторону. В ту же минуту Борис почувствовал, что кто-то смущенно смотрит на него.
— О, — тихо произнесла женщина, и он снова вспомнил ее имя — Джиованна. — Что ты наделал, парень? Беги скорее!
Борис дернулся и, пригнувшись, поспешил за Антонио. За ними быстро, но спокойно, заслоняя их широкой спиной, шла Джиованна. Не успел человек в черной рубашке оттолкнуть плечом нескольких любопытных зрителей, как все трое уже неслись на движущемся тротуаре к ближайшей автомобильной стоянке.
Но вдруг Бориса ударил сильный ток воздуха, и рука Антонио задрожала в его руке.
— Тише, — сказал Антонио, зашатавшись и еще больше побледнев, — меня ранили.
— Ничего, — отчаянно и решительно ответил Борис, — я вас донесу, — и, собрав все силы, обнял Антонио и прижал его к себе.
Его рука попала во что-то теплое и влажное, и Борис подумал: «Это — кровь».
— Дети мои, — печально, но строго сказала Джиованна. — Дети мои, кто вы такие? Почему вы смеялись? — Она подставила Антонио плечо, глазами показала Борису, где нужно спрыгнуть с тротуара и быстро побежала вперед, разыскивая свой автомобиль.