Но Журавлев уже не слушал. Он ревел и задыхался от восторга, размахивая руками над телефонной трубкой:
— Послушайте, эй, вы, молодой человек! Это вы перепутали машины?
— Да…
— И теперь полетели за мной, чтобы я не попался?..
— Да.
— Вы… вы чудо, вы лучший на свете юноша, вы просто архиихтиозавр какой-то, вы…
— Я… — удивленно сказал голос, — я спущу вам лестницу.
Журавлев легко вскарабкался по лесенке в исправную машину, сел у руля, крепко потряс руку молодому человеку, собиравшемуся спуститься вниз, и добавил:
— Вы… призрак ультрафиолета… до свидания…
— В мировом Советском Союзе! — ответил веселый голос, и Журавлев, посмотрев на компас, нажал рычаг.
Аэроплан понесся к границе Советского Материка.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ и последняя, которая по уговору с читателем заканчивается музыкой
22 августа 1939 года в старинных стенах Политехнического музея, в одной из любимых московских аудиторий, еще дышавшей воспоминаниями о диспутах 1920 года, в тесноватом, слегка старомодном, но все еще привычном зале было неимоверно тесно и душно, несмотря на огромные вентиляторы. Люди стояли, сидели, висели, где только удавалось зацепиться. Толстые, расплющиваясь, становились худыми, худые, спрессовываясь, делались плоскими, как камбала.
На московские улицы мягкими шагами сходили сумерки. Было семь часов. И во всем мире тысячи, сотни тысяч и миллионы людей, вспомнив в эту минуту что-то особенно важное, бросали свои повседневные дела и поскорее хватали наушники.
Ровно в семь часов огромные толпы людей — больших, маленьких, умных, глупых, добрых, злых, веселых, грустных — сидели тихо и настороженно, соединенные общим любопытством с единой волной Великого Коминтерна. Ровно в семь человеческая каша, наполнявшая аудиторию Политехнического музея, перестала наконец шевелиться и кипеть.
Ровно в семь должен был начаться доклад о событии, которое уже в течение двух дней волновало советский мир отрывочными сообщениями — доклад о великом изобретении Журавлева.
Огромные афиши, разнесенные радиоволнами во всем уголкам света, и маленькие оповещения с надписью «Лично», разосланные по пневматической почте выдающимся ученым и любимым вождям — все они говорили об одном и том же:
ДЕВЯТЬ ДНЕЙ, КОТОРЫЕ ПЕРЕВЕРНУТ ТЕХНИКУ
29-го в семь часов вечера состоится доклад о последнем этапе крупнейшего из технических изобретений нашего времени — о последних боях войны за победу над атомом. Изобретение принадлежит ассистенту Московского университета, инженеру РЭТ тов. Д. Ф. Журавлеву. В заседании будут участвовать (здесь перечислялось несколько имен виднейших физиков Союза) и товарищи, принимавшие активное участие в событиях, связанных с работой над изобретением (далее упоминались имена Людмилы, Бориса, Зоре и Гончи; имени Журавлева не было).
Президиум т-ва «Побежденный атом».
Ровно в семь на высокую трибуну притихшей аудитории ступил седой, но стройный и нарядный старик с лихими пышными усами. Это был один из всемирно известных физиков. Он взволнованно посмотрел в зал и произнес:
— Товарищи! Мы не знаем, что произошло с изобретателем, чье имя благословляет человечество — с нашим гениальным другом Д. Ф. Журавлевым. Он отправился к заклятым врагам Союза — в капиталистические Штаты. С необычайной смелостью он добыл там то, что позволяет нам отметить этот праздник революции в технике, с помощью своих молодых помощников он переслал материалы нам, старшим по возрасту товарищам, но сам пока не вернулся. Будем верить, что ему удастся вырваться из фашистского лагеря, доживающего последние дни.
В зале раздались редкие аплодисменты, но со всех сторон зашикали:
— Шшш… не мешайте — слушайте…
Оратор продолжал:
— О самом изобретении мы расскажем потом, но сейчас мы хотим сохранить в летописях науки рассказы о тех девяти днях, которыми завершилась победа над атомом. Эту огромную победу над природой подготовили многолетние исследования, но навсегда запомнятся как исторические те дни, что решили судьбу этих исканий и передали изобретение в руки социализма. Слово предоставляется студентке физико-математического факультета, товарищу Людмиле Чудновской.
И вся аудитория увидела, как откуда-то сбоку к столу президиума подошли четверо. Трое из них — высокий подстриженный юноша в только что отглаженных коротковатых брюках, красивый улыбающийся негр и смуглый невысокий человек с удивленным лицом — сели на стулья. Четвертая — Людмила Чудновская — легко взошла на трибуну. В одном из задних углов аудитории раздались одиночные, но громкие аплодисменты и чей-то молодой голос крикнул: