— Глупости, — громко сказал Журавлев и со злостью включил мотор. — Это — галлюцинация… Я устал.
Его самолет, расправив крылья, нырнул вниз и, выровнявшись, полетел вперед, однако значительно медленнее. Неизвестный враг догонял его огромными прыжками.
Вот он уже совсем близко. Вдруг взрывы затихли и преследователь, также расправив зеленые прозрачные крылья, сбавил скорость и начал спускаться наперерез Журавлеву.
«Это не галлюцинация, это — предательство», — лихорадочно подумал Журавлев и, с грустью вспомнив о своем грандиозном изобретении и одновременно о Людмиле и Борисе, злобно и мрачно выругался. Но после упрямо нахмурил седоватые брови и, решительно раскрыв чемоданчик, достал бинокль.
— Погибать — так с музыкой! — сказал он и приготовился ждать, пока аэроплан, догнавший его, не спустится достаточно низко.
А враг уже кружил прямо над ним, как ястреб. И тогда Журавлева осенила новая идея.
Он спрятал бинокль, нащупал в кармане револьвер и стал спокойно следить за вражеским мотором. Единственной и главной задачей своей жизни Журавлев считал теперь попытку перебраться на машину врага и овладеть ею. А тогда — ищи ветра в поле. В настоящей «ракете» он долетит до Союза с такой скоростью, что никакой черт за ним не угонится. Только бы пробраться на вражескую машину, справиться с экипажем — там не может быть больше трех человек. Журавлев стиснул зубы.
В тот же миг он стукнулся подбородком о колени. Аэроплан сперва что-то с силой подбросило вверх, а затем начало плавно и осторожно поднимать. Раздался тихий звенящий стук, какой бывает, когда сцепляются буфера железнодорожных вагонов. Подняв голову, Журавлев увидел, что верхняя часть его аэроплана — вероятно, с помощью системы электромагнитов — оказалась притянута к железному кругу, подвешенному к вражеской машине. Теперь оба аэропланы летели вместе, друг над другом, точнее, один на другом.
«Хм… — меланхолично подумал Журавлев, — позиция для переезда на второй этаж не совсем удобная…»
Что-то стукнуло о борт его машины. Он поднял глаза и увидел провод с телефонной трубкой на конце. Трубка беззаботно, как детская игрушка, покачивалась и подскакивала, как будто сверху ее кто-то дергал.
— Попробуем, — рассмеялся Журавлев и, поймав трубку, крикнул в нее дурашливым голосом:
— Алло! Я вас внимательно слушаю! Какой рыжий черт на проводе?
И вдруг в ответ раздался приветливый и сконфуженный молодой голос:
— …Послушайте, товарищ Журавлев, вы меня извините…
Журавлев, ничего не понимая, закричал:
— Кого? За что? По какому случаю? Что вы мне голову морочите?
— Пожалуйста, простите… Дело в том, что Гончи (так звали техника-изобретателя аэропланов-ракет) поручил отправить вас и оставил две машины — одну исправную, а вторую… такую, чтобы вас никто не смог догнать…
Но Журавлев уже не слушал. Он ревел и задыхался от восторга, размахивая руками над телефонной трубкой:
— Послушайте, эй, вы, молодой человек! Это вы перепутали машины?
— Да…
— И теперь полетели за мной, чтобы я не попался?..
— Да.
— Вы… вы чудо, вы лучший на свете юноша, вы просто архиихтиозавр какой-то, вы…
— Я… — удивленно сказал голос, — я спущу вам лестницу.
Журавлев легко вскарабкался по лесенке в исправную машину, сел у руля, крепко потряс руку молодому человеку, собиравшемуся спуститься вниз, и добавил:
— Вы… призрак ультрафиолета… до свидания…
— В мировом Советском Союзе! — ответил веселый голос, и Журавлев, посмотрев на компас, нажал рычаг.
Аэроплан понесся к границе Советского Материка.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ и последняя, которая по уговору с читателем заканчивается музыкой
22 августа 1939 года в старинных стенах Политехнического музея, в одной из любимых московских аудиторий, еще дышавшей воспоминаниями о диспутах 1920 года, в тесноватом, слегка старомодном, но все еще привычном зале было неимоверно тесно и душно, несмотря на огромные вентиляторы. Люди стояли, сидели, висели, где только удавалось зацепиться. Толстые, расплющиваясь, становились худыми, худые, спрессовываясь, делались плоскими, как камбала.