— Не выйдет, дружочек, будь ты хоть самим триединым богом и вдобавок с башкой, намазанной бриллиантином! — Потом я стукнула его как следует и наподдала ногой.
— Черт возьми, до чего же ты злая!.. Неужели ты не понимаешь, что я могу тебя убить?
— Охотно верю. Я поняла, что ты убийца, сразу, как только тебя увидела.
— Посмотри-ка сюда! — сказал он и вынул что-то из кармана.
Я не разглядела в темноте, что это такое было, но кажется, он достал револьвер.
В доме над нами открылось окно, и мужчина поинтересовался, какого дьявола мы здесь делаем; он заявил, что этот участок принадлежит ему и, если мы не уберемся отсюда, он позовет полицию. Бог Бриллиантин положил револьвер в карман (если только это действительно был револьвер) и снова повез колясочку по улице.
— Я хотел лишь испытать тебя, — сказал он. — Поверь мне, бедняк, отец этих детей, не думал тебе сделать ничего плохого. Я провожу тебя домой.
Но вдруг он вспомнил:
— Ох, ведь я забыл эту проклятую вяленую треску. Жена задаст мне перцу, если я не принесу на завтра никакой еды. — И он бросился назад, а пока он добывал пропитание для своей семьи, я постаралась исчезнуть.
Глава четвертая
Увещевания
Когда моей матери исполнилось шестьдесят лет, ей подарили сто крон. И тут выяснилось, что она даже не знает, что это деньги. Она никогда до этого их не видела. Зато с той поры, как ей минуло двенадцать лет, она никогда не работала меньше шестнадцати часов в сутки зимой и восемнадцати летом, если, конечно, не болела. Поэтому, когда на другой день я вспомнила, как при мне деньги были изорваны в клочки и сожжены, я подумала, что накануне просто была пьяна и вся эта сцена мне померещилась, а может быть, я видела это в кино.
Фру просыпается в одиннадцать часов; тогда ей нужно подавать шоколад. Она сидит на своей широкой кровати, сияя от блаженства (потому что в этом мире нет справедливости), пьет свое жирное сладкое пойло и читает консервативную газету. Нет ничего удивительного в том, что она считает этот мир прекрасным и желает сохранить его. Когда я уже хотела уйти, она пошевелилась и велела мне остаться. Не торопясь, спокойно допила чашку и дочитала статью. Потом встала, надела кимоно, села перед зеркалом спиной ко мне и стала приводить себя в порядок.
— Вы молодая девушка из деревни, — начала она.
На это мне нечего было возразить.
— Конечно, меня не касается, что делают мои служанки ночью. Но ради семьи, вы понимаете?..
— Ради семьи?
— Да, ради семьи. Как-то одна прислуга занесла в дом вшей.
Потом она повернулась на стуле, скользнула по мне взглядом и, улыбаясь, объявила:
— Кавалеры бывают разные.
— Вот как?
— Очень разные, — подтвердила она и, улыбаясь, стала рассматривать меня.
— Буду знать, — ответила я.
— Да, вам не мешает это знать. — Она опять отвернулась к зеркалу. — Я и мой муж ничего не говорили, когда наша служанка в прошлом году приводила в дом американцев. Они регулярно проходят специальный врачебный осмотр. Мы считали, что это лучше, чем если бы она спала с кем-нибудь вне дома, например с каким-нибудь вшивым моряком.
Почему она сказала «я и мой муж»? Неужели супруги ночью с часами в руках ждали возвращения служанки? Или она хотела напомнить мне разницу между теми, кто спит, будучи замужем, в своей собственной постели, и девушкой легкого поведения. У фру были длинные красные ногти, и я подумала, что она, наверно, царапает мужа. Сначала я хотела было без утайки рассказать ей, где я была вчера, но потом решила, что совершенно не обязана перед ней отчитываться.
— Мы все же надеемся, что вы не попадете в ячейку, — сказала она.
— В ячейку? А что это такое? Не понимаю…
— Тем хуже для вас. Крестьянские девушки, не читающие солидных газет и не понимающие того, что происходит в обществе, попадают в ячейку, не успев даже оглянуться.
— Любопытно.
— Свинства коммунистов нельзя описать словами, — заявила она.
— Если вы будете говорить так загадочно, мне, пожалуй, захочется делать свинства.
— Наверно, ни одной девушке в Исландии не грозила такая опасность, как мне, — проговорила она торжественно. — Мой отец вел широкую оптовую и розничную торговлю, был владельцем кинематографов, траулеров, типографий, газет, заводов сельдяного масла и костяной муки. У меня было все, и я могла делать все, что мне хотелось. Я могла поехать в Париж, когда мне заблагорассудится, могла заниматься любым свинством. Я могла бы даже стать коммунисткой и бороться за то, чтобы снять с отца последнюю рубашку. И все же я ничего этого не сделала. Я нашла себе мужа и вместе с ним создала семью. Я родила детей, милочка, и цель моей жизни заключается в том, чтобы воспитать их для общества. Порядочная женщина никогда не раскается в том, что рожала и воспитывала детей, а не занималась свинством.
Ночные гости
Вечером фру объявила, что мне следует одеться понаряднее, потому что к хозяину придут важные гости — американцы. Она сказала, что я должна открыть им и провести в кабинет, но предупредила, чтобы я не здоровалась с ними, не глазела на них и ни в коем случае не вела себя фамильярно: иностранцы это могут понять превратно. Если я не знаю английского языка, то мне лучше молчать и, уж по крайней мере, я должна следить за собой, чтобы не сказать «плиз», когда буду подавать содовую воду. О виски позаботится хозяин.
Немного волнуясь, я до позднего вечера ждала этих гостей, настолько важных, что даже приветствие простой служанки может их оскорбить. Наконец они явились. Их автомобиль подъехал к садовой калитке и исчез, как только они вышли из него. Они поднялись по лестнице и нажали кнопку звонка. В ту же секунду я открыла дверь и впустила их. Один из них был толстый человек в офицерской форме, второй — высокий в штатском. Я думала, они и не взглянут на меня и уж, во всяком случае, не снизойдут до того, чтобы поздороваться. Оказалось наоборот — гости были сама любезность, можно было подумать, что они встретили старую приятельницу. Они радостно гоготали, болтали не умолкая, один из них даже хлопнул меня по спине. Не успела я оглянуться, как они разделись и сами повесили свои пальто и шляпы. Офицер вынул из кармана целую пригоршню жевательной резинки и протянул мне, а второй, видимо, не желая отставать от него, предложил мне пачку сигарет. Право же, я никогда не встречала таких нецеремонных, таких простецких людей; забыв все, чему меня учила хозяйка, я приветливо улыбнулась.
Когда я принесла в кабинет содовую воду и стаканы, они вместе с хозяином рассматривали карты Исландии и мира. Хозяин встал, подошел ко мне, взял у меня поднос и попросил быть наготове, если гости захотят есть. Но меня так и не позвали. В полночь к садовой калитке подъехал автомобиль, и они исчезли. Не знаю, по какой причине, но они не хотели, чтобы машина задерживалась у дома.
Не прошло и нескольких минут после их отъезда, как явился новый гость. Я впервые видела премьер-министра, брата фру, я слышала только, что он живет в доме на углу, в двух шагах от нас. Я знала его по портретам. Он не взглянул на меня, когда я открыла дверь, и прошел в комнаты, не сняв шляпы. Когда я принесла ему содовую воду, хозяин, улыбаясь, сказал:
— Это наша горная сова с Севера.
Но премьер-министр, исполненный глубокомыслия, втянув голову в плечи, с кислой гримасой человека, страдающего запором, зажигал в это время сигару и не обратил внимания на такой пустяк.
После полуночи начали появляться все новые и новые посетители; я подозреваю, что премьер-министр позвонил им и поднял их с постели. У некоторых был такой вид, будто они и есть пуп земли. Они сидели в кабинете хозяина, разговаривали шепотом и мало пили. Меня отпустили спать, но я еще долго не могла успокоиться, мне все казалось, что этот дом — место тайных встреч и сделок.