Воздушные атаки, артобстрелы — кажется, мы выдержали бы любое проявление жестокости со стороны орудия, сотворённого человеком. Но только не самого человека.
Пока этот Человек был далеко, война воспринималась нами как природный катаклизм. В произвольной траектории бомб и снарядов была какая-то непреднамеренность, бездумность. В конце концов, против них можно было найти средство.
Но против человеческой извращённой жестокости, неоправданной ярости и жестокого цинизма мы защиты придумать не смогли. В тот день мы признали безысходность нашего положения. Это был конец. Победитель ступил на завоёванную территорию, чтобы добить неугодное и присвоить ценное из того, что уцелело.
Когда я подобралась к окну, то увидела, людей в чёрной форме с автоматами. Они выгнали на мороз семью судьи Уиллера — образованнейшего и честнейшего человека в Раче. Их поставили в линию: мужа, жену их тринадцатилетнего сына и двух дочерей — десяти и восьми лет. Они вели себя очень достойно, не выдавая страх. Только дети жались друг к другу, от холода.
Автоматная очередь заглушила слабый мамин вскрик. Стреляли по лицам, намеренно уродуя до неузнаваемости. Потом подвешивали на фонарях вверх ногами, словно туши в мясной лавке.
Это видели мы с мамой, и это же видел Ранди. Когда он прибежал с улицы, в его чёрных растрёпанных волосах и на ресницах блестел растаявший снег. Зелёные глаза были быстрыми и яркими, как две молнии. Его всего трясло. Я впервые видела его настолько взволнованным. Едва держащимся на ногах от ужаса.
Его напугали отнюдь не осквернённые мёртвые, не сам акт убийства и не "чёрные" с автоматами, а наше скорое будущее. Смотря на меня, на маму, он видел нас с продырявленными лицами, подвешенными над землёй вниз головами.
— Значит, — прошептала я, оборачиваясь, — пришли спасать не нас. А тебя.
Так началась священная освободительная война в защиту неприкасаемых, таких как Ранди, карательный поход против угнетателей, таких как я и мама.
— Они расстреливают всех светловолосых без разбора, а потом… Вам надо немедленно… спрятаться… — бормотал едва слышно Ранди. Его голос стал хриплым от мороза и быстрого бега. — В подвале… там есть…
Это было бессмысленно. Город оккупировали. Прятаться вечно мы бы не смогли.
Мама отошла от окна, двигаясь неуверенно и заторможено, будто во сне.
"Возможно", — мелькнула в голове недетская мысль, — "у неё припрятан на такой случай яд?".
Но нет, коллективное самоубийство — не то, к чему прибегнет в минуту отчаянья Гвен Дуайт. Недаром весь штат служанок знал её только как женщину-кремень. Она не собиралась идти на поводу у захватчиков даже таким образом.
Великая, сумасшедшая женщина…
Приблизившись к трюмо, она достала из ящика ножницы, и с этими ножницами подошла ко мне. Когда я попыталась отстраниться, напуганная её взглядом, она дёрнула меня за руку, таща за собой.
— Неси сюда куртку, свитер, брюки. Живо! И шапку! — крикнула она Ранди.
Я перевела автоматически, не задумываясь, и он вылетел из комнаты тут же, по-видимому, что-то сообразив.
Мама толкнула меня к трюмо, повернула лицом к треснувшему зеркалу, скрутила мои волосы в жгут и тут же их отрезала у самого затылка.
Чи-ик!
Я беспомощно открыла рот. Страх перед абсурдом войны, которая вынуждала самые заботливые руки на свете уродовать то, что они сами же выпестовали, обездвижил меня. Но я стояла смирно, покорная плану матери.
— А теперь повторяй за мной, — произнесла она, быстро-быстро орудуя ножницами. Падающие пряди она загоняла ногой под кровать: предмет семейной гордости превратился в обузу, драгоценность — в мусор. — Скажи, что тебе не страшно, Памела Палмер.
Я послушалась, хотя это было ложью чистой воды. Но на этот раз ложь поощрялась ею. Всё перевернулось с ног на голову.
— Ты должна быть храброй. Ничего не бойся. С тобой ничего не случится, потому что мамочка тебя любит.
Но эти слова лишь сильнее меня пугали. Как бы мне ни хотелось ей верить, выстрелы и ругань, доносящиеся с улицы, звучали убедительней. Нам есть чего бояться. И с нами много чего случится. Много того, от чего храбрость и любовь не спасают.
Ранди вернулся в комнату, держа в руках единственный оставшийся у него сменный комплект, остальное увезли. Мы увидели друг друга в зеркале, и Ранди буквально пригвоздило к полу. Как если бы то, что происходило, было страшнее казни, свидетелем которой он стал не так давно. Или войны вообще.