Это была та ещё задачка.
Разрушить счастье предателя, манипулируя его чувствами к невесте? Да. Подбивать на новую измену? Ни в коем случае. Чем я тогда буду отличаться от Евы, мать её, Кокс?
— С того, что он знает, какими будут последствия.
— Да плевал он на последствия. Он отрезал палец, потому что тебе так захотелось. Думаешь, он не сунет голову под топор, когда появиться возможность оказаться между твоих бёдер?
Ранди переоценивал силу его одержимости. Дагер только-только наладил свою жизнь. У него появилась высокая должность, репутация порядочного человека, хороший дом, в который он скоро привезёт новоявленную жену. В этой новой жизни нам не место. В идеале, никому из нашей проклятой семьи. Гарри постарается держаться от нас подальше, и уж тем более не станет обострять наши и без того непростые отношения. Всё, чего он хочет — исполнить свой долг, передать меня полубрату и с чистой совестью посвятить себя более приятным вещам. Исполнению супружеского долга, к примеру.
— Неважно. Что бы он ни хотел и что бы ты ни думал, он там никогда не окажется, — сказала я, нащупывая в кармане половинку наручников. — И ты отлично знаешь почему.
— Потому что ты моя.
— Потому что, верность — важнейшее из человеческих качеств. И если я, вкладывая эту истину болью и кровью в его голову, буду поощрять очередное его предательство и предавать сама, я поступлю несравнимо хуже, чем Дагер, Свен и его жёнушка вместе взятые, — ответила я, со вздохом признавая: — Ну и потому что я твоя.
Покорённый моим согласием Ранди приблизился, шепча о том, насколько я права. Во всём, но в последнем — особенно. И прежде чем он решит подкрепить слова делом, я протянула ему незамкнутый браслет наручников, на вопрос «что это?» ответив:
— Обручальное кольцо.
Защёлкнув его на левом запястье, Ранди прижался к металлу губами, давая понять: такой «поводок» он готов носить не снимая.
Со слов Атомного, мизинец левой руки — самая бесполезная часть человеческого тела. С этим едва ли поспоришь, но кто бы мог подумать, что её отсутствие будет ощущаться столь мучительно. Всё, что раньше Дагер делал бессознательно, теперь превратилось в агонию: завязывание шнурков, застёгивание рубашки и, да, ширинки тоже. Он стал медлительнее, его движения потеряли былую ловкость и быстроту. Он словно постарел лет на двадцать.
Как это отразилось на нас? Врачебные предписания (он обратился к профессионалу, дабы тот выписал ему больничный) обязывали комиссара держать конечность в максимальном покое. Иными словами к полубрату в гости мы поехали не на машине. А у Ранди и у меня было особое отношение к вокзалам. Сугубо отрицательное.
Последний вокзал, который я видела — столичный, был переполнен беженцами. С детьми и сумками в руках они штурмовали поезда, лезли в окна и на крыши. Крики, плач, лай собак, солдаты вылавливают малолетних уклонистов, жульё спекулирует билетами. А когда я зашла в туалет, женщины вытолкали меня за дверь с криками:
— Извращенец! Ещё и медали нацепил!
На этот раз, конечно, всё было не столь мрачно: от обстановки до моего внешнего вида.
На вокзале царило приятное будничное оживление. Суетилась толпа отправляющихся и встречающих. Сновали маленькие, но проворные мальчишки- носильщики. Возле киоска с прессой выстроилась очередь презентабельных мужчин в костюмах. Полунищие женщины назойливо предлагали сигареты и спички, которые таскали по перронам на лотках. Инвалиды войны, грязные и вечно пьяные, звенели монетами в жестяных банках, требуя подаяния. Молоденькие девушки, в шляпках и платьях, бросали полные коварства взгляды на офицеров. На Дагера в том числе, и хотя он делал вид, что не замечает это недвусмысленное внимание, сам едва сдерживал улыбку.
После месяца в нашем угнетающем обществе, он, наконец, чувствовал себя в своей тарелке: женское восхищение и мужская зависть возливали бальзам на его раненную гордость. Даже странно, что на вокзале, на стыке нищеты и богатства, среди помоечной вони, запаха духов и сигаретного дыма, ему дышалось куда свободнее, чем в собственном доме. Он даже в поезд зашёл лишь перед самым отправлением, потому что никак не мог насмотреться, наслушаться, надышаться…
В отличие от меня. Очередная демонстрация исключительного (по сравнению с Сай- Офрой) благосостояния вызвала во мне жгучее желание забиться под лавку. Мне захотелось спрятаться от этого смеющегося над моими бессмысленными попытками победить и отомстить мира. Например, вернуться в дом комиссара — в единственное место в этой стране, где мы установили свою диктатуру. Но в идеале — назад, на родину, увидеть знакомые лица, услышать родную речь…