Но как же Батлер, Саше и Эмлер?
А Ранди? Он, наверняка, не простил бы мне эту очередную трусость, хотя сам едва ли чувствовал себя лучше. Я могла представить его, в чужом «ошейнике», сосредоточенного и молчаливого, ловящего каждый звук и невольно вспоминающего события, предшествующие драке. Его руки ещё помнили тепло моего тела, а теперь он не знает, что со мной, а если даже узнает, то не сможет этому помешать.
Если вспомнить, мы уже столько раз были во вражеском плену, но так и не выработали плана, по которому бы мы действовали, после того как нас разлучат. Потому что без Ранди я ничего толком не представляла. А Ранди почему-то решил, что ничего не представляет без меня. И всё же из большинства передряг вытаскивал он меня, а не наоборот.
Поэтому я решила вернуть долг любым способом.
— Да генерал сам одолжил нам машину! — крикнула я, когда принесли пайку. — У него спросите.
— Уже спросили.
И, наверное, то, что нас до сих пор не судили и, вообще, оставили в живых, говорило в нашу пользу. Генерал Кокс зачем-то подтвердил наше «родство». Словно давал нам второй, последний шанс принять его дружбу. Почему нас не выпустили сразу? Это уже была идея полубрата. Совместив приятное с полезным, он отомстил и несколько остудил наш пыл. Теперь, ослабших, притихших и напуганных, нас было легче сломить. Поэтому, когда полубрат решил меня навестить, разговор наш проходил без свидетелей и наручников в комфортабельной комнате для свиданий: одну меня Свен не боялся.
Я села за стол напротив и, увидев полубрата, поджала губы.
— Отлично выглядишь. — Само собой, это был сарказм. В шине-воротнике, которая подпирала его оплывшее, пятнистое лицо, Свен был похож на растолстевшего мопса, затянутого в корсет. — Ремень на твоей шее тоже смотрелся неплохо, но это просто… — И я подняла вверх большой палец. — Но мне второй пёс не нужен, так что я не понимаю, зачем ты сюда притащился в этом ошейнике.
Свен поморщился, заговорив едва слышно:
— Я рад, что, даже оскорбляя, ты не теряешь изящества. Боялся, армия уподобит тебя разнузданной, оскотинившейся солдатне.
Вспомнив Голдфри, я ответила:
— Кого я оскорбляю, так это собак сравнением с тобой. А для тебя это комплимент. И, кстати, эта солдатня поблагороднее тебя будет, потому что осталась верна своему долгу, а ты, чмо двуличное, бросил семью. Про родину я промолчу.
— И поэтому я жив. И ты тоже жива именно поэтому. И твой бешеный прихвостень, с которым наша мать связывала неоправданно большие надежды.
Улыбка сползла с моего лица.
— Не говори о нём так.
— Этот эксперимент был заранее обречён на провал, — продолжил Свен, смекнув, что задел меня за живое. — Мама хотела доказать, что даже неприкасаемый может стать достойным членом общества. Но гены пальцем не сотрёшь, он вырос в редкостного ублюдка. Помнишь, как ей нравилось показывать его публике? Он был звездой каждого приёма. Такой забавный. Настоящее чучело. Странно лишь, что ты так пристрастилась к её игрушке.
— Ты даже не представляешь насколько.
Свен прищурился.
— Ты сказала, что всегда завидовала мне. А я завидую тебе сейчас. Я бы тоже хотел себе такое домашнее животное. На них нынче мода.
— А дешёвые сладкоголосые шлюхи из моды уже вышли?
Говоря так, я предполагала, что его реакция будет именно такой: привстав, он ударил меня по лицу наотмашь.
— Ты говоришь о моей жене и матери моих детей!
А ты говоришь омоем… моём… Он мой…
Досадуя на свой скудный словарный запас, а не на боль, я выпрямилась и подвигала челюстью.
— Прости. Я не хотела её оскорбить. Она не дешёвая шлюха. За её щель нам всем пришлось очень дорого заплатить.
Свен сжал руку, которой бил, в кулак, но не для того, чтобы он повторил траекторию ладони.
— Кажется, я ошибся. Ты нахваталась солдатских манер с лихвой, и я буду идиотом, если подпущу тебя к своим детям. — С этими словами он поднялся из-за стола, готовясь уйти. — Я хотел тебя спасти, но ты сама кусаешь протянутую для помощи руку.
— Да как ты вообще посмел показаться мне на глаза! — прошипела я, не веря, что он предаёт меня во второй раз. — Засунь свою руку знаешь куда?
Веки жгло огнём. Если бы Ранди был рядом, я бы не позволила себе подобную слабость: расплакаться на глазах у обидчика. А ведь именно этого Свен и добивался. И теперь, возвышаясь надо мной, он готов был выслушать мои бабьи жалобы.
— После всего, через что я прошла, ты думаешь, что делаешь мне одолжение? Пришёл спасти? Ты безнадёжно опоздал! Где ты был, со своей рукой помощи раньше? А теперь меня спасать не надо! Думаешь, тюрьма — проблема? Ты, блин, ничего не знаешь обо мне! На фоне оккупации, госпиталей и передовой эта дыра — просто рай земной! И я надолго здесь не задержусь!