Я фыркнула.
— Давно. Знаешь, а я сейчас учу ирдамский. Хочу как ты, знать всё на свете.
— Какой ирдамский в девять лет?
— Мне одиннадцать, папочка.
Переступая порог, отец старался улыбаться. Он, правда, хотел всё исправить. Верил, что там, в столице возможно всё. Цветы зимой, жизнь с чистого листа…
Через две недели все в городе стали говорить об эвакуации. Выглядывая из окна, на протяжении нескольких дней мы видели одну и ту же картину: тянущуюся по улице вереницу гружёных машин. Вывозили заводы и банки. Вывозили детдомовских детей. Элита вывозила своё имущество.
Мама стала чаще курить и, наблюдая из окна массовое бегство, повторяла: "трусы, жалкие никчёмные отбросы. А у меня там сын". Она не хотела уезжать без Свена. Она верила, что он придёт, не сегодня — завтра. Он же обещал, сказал, что через месяц…
Когда пришло наше время эвакуироваться, мама послала слуг с вещами на вокзал. Сказала, что они должны всё подготовить к нашему приезду. А вещей было — три машины, и всё — только самое необходимое, без чего в столице не прожить.
— Бросай всё! На месте купишь, что захочешь! — Я слышала, как дребезжал в телефонной трубке голос отца. — О чём ты думаешь? Жить надоело?
— Какая же ты трусливая мразь, — шипела мама в ответ. Её шатало от выпитого вина. — Со мной ничего не случится! Раз он так сказал, значит, ничего не случится! Война? Кучка ирдамских выродков подошла к границе, а ты уже теряешь сознание от страха? Хотя, признаться честно, мне нравится наблюдать за тем, как ты бежишь и прячешься, напуганный собственной тенью. Тряпка! Жалкое подобие мужчины! Не удивительно, что ты можешь плодить только дочерей.
— Чокнутая! Делай, что хочешь, только ребёнка привези! Моего ребёнка! Привези и катись!
— Знаешь… так и сделаю!
Но в последний момент мама передумала.
— Ты иди, — сказала она мне, стягивая с рук перчатки. — За тобой присмотрит Матильда. А я приеду завтра. Если Свен вернётся, а тут никого не будет…
Но я тоже решила проявить характер. Вцепившись в её юбку, я заявила, что никуда без неё не поеду.
Так вот получилось, что в поезде была лишь прислуга и наши вещи. Поэтому, когда этот последний поезд из Рачи разбомбили, нас сочли погибшими. Всё наше имущество сгорело. А мы остались дома, запертые в Раче на долгие, практически бесконечные два года.
Мама, я, Ранди и старая Магда. И Свена мы, конечно, не дождались. Больше никто не пытался нас спасти. Буквально в четыре дня Рача оказалась занята вражескими войсками.
Очень хорошо помню этот роковой день. Вечером мама как обычно заняла пост у окна с сигаретой, вставленной в костяной мундштук. Дома было так же пусто, как и на улице. Фонари больше не зажигали, и в темноте они напоминали виселицы. (Сама удивляюсь своей детской проницательности: их ведь именно так и будут использовать оккупанты). Всё то, что раньше казалось родным, пугало. За какие-то две недели Знатный квартал стал кварталом Пустоты.
В тот вечер Ранди вышел из дома и долго смотрел в небо, на восток, откуда наплывала чернота. Словно мог знать заранее… Наверное, так оно и было, но что это меняет? Боже, ему было пятнадцать. Сейчас, несведущие люди говорят, что у тайнотворцев уже в процессе пубертата рост под два метра, косая сажень в плечах. Чушь. В пятнадцать он выглядел так, словно его же тело сопротивлялось росту, сдавливало его изнутри: тщедушный, почти одного роста со мной. В нём не было ни намёка на силу, ничего от чудовища, которыми их клеймят. В пятнадцать он не походил даже на тень того мужчины, которым в итоге станет. А в семнадцать он выглядел ещё хуже. Хотя кого война красит?
— Магда зовёт ужинать. — Я подошла к нему и дёрнула за рукав.
Когда Ранди повернулся, мне показалось, что он перестал понимать даже меня. У него был потерянный вид, словно я только что, как и мама одиннадцать лет назад, вырвала его из обезумевшей, галдящей толпы в тишину вагона первого класса. Из мыслей о грядущей катастрофе в (пока ещё) безопасную реальность.
— Ты только выпей за меня молоко. А я тебе потом вслух почитаю. Договорились? — Я взяла его ладонь в свою и пожала её, заключая соглашение. Но его пальцы не сжались в ответ. — Ладно, если не хочешь…
— Нам надо бежать.
Я посмотрела туда же, на горизонт, последний раз без страха.
— Завтра уедем, мама же сказала.
— Вчера она говорила то же самое.
— Она оправит Свену телеграмму, и сразу уедем.
— В городе больше не осталось почтальонов, Пэм. Она не собирается… — Ранди долго не решался озвучить жестокую правду: — Она с ума сошла, Пэм. Она убьёт и себя, и тебя тоже.