— Убивать… — произнесла я сбивчиво, глотая слоги. — Неважно кого… очень плохо… это самое плохое на свете… этого делать нельзя… это закон…
— Закон?
— Так папа говорит. — Я шмыгнула носом, продолжая смотреть на раздавленное животное. — Убивать можно только… только таким как Свен и Дагер. А нам нельзя.
— Свен и Дагер, хм. — Он пожал плечами, не глядя на меня.
Он знал, кто такой Свен. Он относился к нему спокойно. Ранди понимал, что полубрат — часть семьи, что в этом доме он — второй после отца. Что его безумно любит наша мать, что его люблю я, и ему, Ранди, придётся с этим считаться. Свен мог казаться ему избалованным, эгоистичным, заносчивым и безмерно болтливым, но наше родство извиняло любой его грех. Тогда как в Дагере Ранди видел чужака, опасность. Гарри казался ему слишком серьёзным, осмотрительным и взрослым — этому набору Ранди пока нечего было противопоставить.
Он чувствовал себя уязвлённым, но старался не подать виду. Схватив ящерицу, он швырнул её себе за спину в кусты, а я ещё долго смотрела на тёмное пятно, которое осталось после неё на светлом дереве скамьи.
Кажется, Ранди собрался опять исчезнуть в оранжерее, чтобы заняться там своими одинокими детскими забавами, но его остановила подоспевшая к нам мать. Она вспомнила о нас как раз вовремя.
— Сядь прилично, — одёрнула меня она, после чего повернулась к Ранди, доставая кружевной платок. — Ох, в чём ты вымазался? Какая гадость.
Она оттирала ему руки, а Ранди морщился, но терпел.
— Посмотри на себя. С твоей внешностью, мой мальчик, тебе достаточно просто поддерживать свой внешний вид в порядке, чтобы…
Ранди смотрел на меня, как мне казалось, выжидающе.
— Она говорит, что, если ты хочешь быть лучше остальных, тебе достаточно почаще мыть руки, — прошептала я. — Она то же самое говорила и Свену.
— Я в порядке, — проворчал он, смущаясь, но мама его не понимала. Никто не понимал.
— Ох, что за голосочек! — Соседки глядели на нас с умилением. Они уже так привыкли к чудачествам Гвен Дуайт, что воспринимали неприкасаемого в её саду как новую модную тенденцию в ландшафтном дизайне. — Что ты сказал, золотко?
Ранди хмурился, глядя на них исподлобья. Думаю, во всём происходящем его больше раздражала не их назойливость и птичьи голоса, сколько то, что заключённый в них смысл навсегда останется для него тайной.
— Ну что нужно ответить? — обратилась к нему мама, но строго, неласково.
— Она хочет, чтобы ты её поблагодарил, — подсказала я тихо.
— Спасибо.
— Ты совсем не стараешься! — досадовала госпожа Дуайт. — Ну почему ты такой странный? Это же так просто. Ну-ка, повторяй за мной…
Видя её недовольство, Ранди растерялся. Он пытался понять, но не её речь, а то, в чём он провинился. Его пристальный взгляд искал ответ в мимике её лица, но мама приняла это болезненное, сосредоточенное внимание за вызов.
— Что это ты удумал?
— Спасибо.
— Мне говорили, неприкасаемые все такие. Каждое их поколение тупее предыдущего, — шептались соседки. — И чего они от нас хотят? Необучаемые, дикие варвары. Да ты только взгляни на него.
— Э-э-э… спасибо?
И тут я поняла, что пришёл мой черёд его спасать.
— Я его всему научу! — заявила я, вытягивая его из кольца надушенных, наряженных в шёлковые платья женщин. — Говорить. Читать. Писать. Прямо сейчас!
Благородство? Отнюдь. Эгоизм чистой воды. Хотелось всем показать, как я умею. Доказать, что я лучше справлюсь задачей, над которой бьются великие умы страны. Ведь долгое время у нас верили, что тайнотворца можно обучить речи, нужна только особая методика. О контроллерах узнали не сразу. А тут вдруг я с таким апломбом: мол, всё смогу…
Бремя ответственности не тяготило меня, я никогда не задумывалась над тем, что мне стоит быть осмотрительнее в словах. Ведь Ранди воспринимал весь мир исключительно через призму моего мнения. Всё сказанное мной, автоматически возводилось им в ранг нерушимых истин. Он не сомневался: то, что плохо для меня — плохо для всех, а то, что хорошо — всеобщее благо.
Встреть он взрослого контроллера всё повернулось бы иначе. Ему нужен был другой человек. С принципами, с опытом. Тот, на кого можно было бы равняться. А чему я могла научить?
Но выбирать не приходилось, и вот…
Для меня было настоящим сюрпризом узнать, что Ранди оказался не таким идиотом, каким его все себе представляли. Я привыкла слышать о том, какие тугодумы все эти неприкасаемые, а тайнотворцы — худшие из них.
Он быстро научился читать. Это было для меня самое главное — научить его читать, а остальное доверить книгам. Благо у нас была роскошная библиотека, к которой он, однако, долго не решался подступить. А когда всё-таки осмелился… сколько книг он прочитал? Не больше десяти до того как вся библиотека взлетела на воздух.
Да, до войны всё было по-другому… Я даже представить себе не могла, что жизнь может так внезапно меняться. Что я могу бояться кого-то кроме ящериц. Бояться неба. Боятся, что вот сегодня Ранди не проснётся. А особенно боятся молодых мужчин.
3 глава
Ситуация усугублялась постепенно. Нельзя сказать, что война оказалась для всех неожиданностью. Для детей — конечно, но взрослые всё понимали.
Сначала в городе стали появляться плакаты и прокламации. Плакатами были обклеены стены домов и столбы, а прокламации лежали прямо так, на земле: в них писалось о проблеме неравноправия, беспределе правительства и о том, как с этим бороться. Те, кто подбирал эти листовки, вскоре бесследно исчезали.
К маме приходили соседки и жаловались на то, что некоторые слуги ушли от них. "Переметнулись к "чёрным"" — так они говорили, но кто такие "чёрные" никто из детей не знал.
Однажды, совершенно внезапно, к нам приехал Свен, против обыкновения без Дагера и в тёмно-синей форме, которая превращала его в незнакомца. Когда он гостил у нас, то всегда надевал светлую, выходную. Нам хватило одного взгляда на него, чтобы понять: самое время готовиться к худшему. Вопреки его словам.
— Нас перебрасывают к границе, — говорил он маме, а та сидела, обхватив руками голову. — Ни о чём не переживай, это временные меры. Я вернусь через месяц, обещаю.
Когда он уходил, то поднял меня на руки и внимательно-внимательно посмотрел. Тогда я не поняла этого взгляда, а теперь думаю, что он колебался. Он искал что-то, что помогло бы ему передумать, помешать.
Надо было его остановить. Надо было разрыдаться. Просить не уезжать. Надо было…
— Ну, береги наших женщин, — усмехнулся Свен, потрепав Ранди по волосам, и ушёл. Шёл быстро, не оборачиваясь. Почти бежал.
— Что он сказал? — спросил Ранди, провожая полубрата отнюдь не дружелюбным взглядом.
— Что теперь ты — второй после отца.
Но прошёл месяц, и Ранди стал первым: отцу было приказано с важнейшей документацией немедленно отправляться в столицу. Он взял с собой только один чемодан, в котором не было одежды. Он холодно попрощался с женой, но зато долго не мог наговориться со мной. Это было что-то из ряда вон. При его сумасшедшем графике он не видел домашних неделями: пропадал на работе или запирался в кабинете. А тут вдруг говорил, говорил и не мог остановиться, такой противоестественно ласковый.
— …я всё подготовлю, а потом позвоню тебе. Ты ведь любишь ездить на поездах? На вокзале я вас встречу с цветами. Какие ты любишь?
Когда мама приносила подаренные ей букеты, я приходила в восторг, а отец в бешенство. Я думала, он цветы на дух не переносит. Но почему-то теперь всё изменилось. Если лишь предчувствие войны так меняет людей, то что с ними сделает сама война? Может, она — не такая уж плохая штука?
— Какие цветы, папа? Зима же.
— Но это ведь столица.
— В столице не бывает зимы?
— Там всё бывает, и цветы зимой тоже.
— Я не хочу уезжать.
— Это всего на месяц…
— Свен говорил так же. Но месяц уже прошёл.