Выбрать главу

Все эти новые установки и предприятия ставили один вопрос: если можно судить на основе военного опыта США, удается ли советской разведке проникнуть на них быстро и глубоко?

Точный ответ на этот вопрос становился еще важнее по той причине, что это оружие как раз и могло оказаться решающим в тех ситуациях, которые не позволяла разрешить атомная бомба. Теоретически рассуждая, на кону стояло само будущее планеты. Альберт Эйнштейн, один из чистейших умов, которые когда-либо находили убежище в США, посчитал нелепостью возникшую на первых порах идею, будто взрыв кучки атомных бомб вызовет цепную реакцию, которая в итоге приведет к уничтожению всей планеты. Если бы такое было возможно, сказал он, это произошло бы давным-давно из-за действия космического излучения. Когда же дело дошло до водородной бомбы, тут он был уже не так уверен. Если взорвать их в достаточно большом количестве, могла бы создаться настолько смертоносная радиоактивность, что она, распространяясь с преобладающими ветрами по земле, уничтожила бы большинство живых организмов, заявил он.

Теоретическую возможность создания водородной бомбы прекрасно понимали уже в 1945 году. Как писали братья Олсом в своей информативной и не встретившей возражений колонке в Вашингтоне, президент Трумэн решил в то время не форсировать ее разработку, так как его советники — выдающиеся ученые и патриоты доктор Виннивар Буш и президент Гарвардского университета Джеймс Конант — полагали, что СССР потребуется от десяти до пятнадцати лет для создания обычной атомной бомбы. В этом они просчитались. Поэтому 1 февраля 1950 года президент Трумэн санкционировал программу разработки водородной бомбы, а также дальнейшее изучение «тех факторов, которые влияют на программу мира и безопасности для нашей страны».

Федерация американских ученых — переименованная Федерация ученых-атомщиков — косвенным образом раскритиковала директиву президента, выступив с заявлением о том, что, «если мы создадим водородные бомбы, то их создадут и русские», хотя не было никаких доказательств того, что русские уже не ведут таких разработок.

Предположим, что по соображениям безопасности мы исходили бы из того, что русские бросились в гонку за водородной бомбой раньше Соединенных Штатов. Является ли это основанием для паники? Не обязательно. Промышленный потенциал Соединенных Штатов был в несколько раз выше, чем потенциал России. Ученые Соединенных Штатов, хоть их и раздражали нормы секретности, были свободнее и в среднем талантливее советских ученых. Общий технологический уровень в США, безусловно, был выше. Пусть исчезла одна ложная и ненужная подпорка для государственной самооценки — иллюзия владения беспрецедентным секретным оружием, однако зачем отбрасывать вместе с нею и вполне обоснованную уверенность в способности страны принять необходимые меры на случай любых непредвиденных обстоятельств?

Неоднократные сообщения из не слишком надежных источников позволяли предположить, что Сталин назначил крайний срок для создания нового оружия, включая и водородную бомбу, на июнь 1952 года. Научные руководители Соединенных Штатов не торопились делать публичные комментарии, но эти сообщения, как видно, их не тревожили. Судя по их позиции, они считали, что Соединенные Штаты по-прежнему идут впереди в исследованиях. Если Советский Союз и располагает каким-то преимуществом, полагали они, то разве что в пропаганде и шпионаже.

Атомные процессы и разоблачения 1950–1952 годов уничтожили всякие остатки двух живучих и опасных американских иллюзий. Одна, разумеется, заключалась в послевоенной сказке, будто бы волшебная новинка, извлеченная из скрытого ядра вещества, гарантирует США вечный мир и безопасность. Другой был еще довоенный либеральный миф о том, что коммунисты не представляют особой проблемы. Оба этих представления рухнули под ударом одной-единственной истории о поездке Гарри Голда в Нью-Мексико в 1945 году.