Конструктор улыбнулся.
— Ты думаешь, я не мечтаю о временах, когда вместо ракет мы «загрузим» атомные подводные лодки только поэтами и учеными! Мечтаю, брат… Только когда это еще будет. А поставить под возможный удар наше будущее, Революцию, детей, — этого-то как раз совесть нам и не позволит. Так что, друже, с совестью у нас все в порядке. Спим спокойно…
— В принципе ты, Сергей, прав, конечно.
— Что тяжело?
— Работа твоя.
— Работа как работа. Не хуже и не лучше других… Ладно, хватит философствовать. Через полчаса — час «икс». Идем…
На чертежах все это выглядело академически спокойно и даже увлекательно: длинные сигары, красиво легшие в контейнеры. Сейчас, когда чертежи превратились в стальную плоть и с часу на час все эти бесчисленные схемы, автоматы и устройства должны были сработать, вступили в действие необозначенные на чертежах сложные психологические комплексы, с которыми нельзя было ничего поделать.
Разрядка, конструктор знал это по опыту, наступит только после испытаний. Ранее можно не подавать виду, казаться невозмутимым, но каждый на корабле от лично понимал, что невозмутимость эта кажущаяся, что нервы сжаты до предела, и сделать тут ничего нельзя.
Там — на земле, на стендах — все казалось солидней и прочнее. Сопла ракет посылали пламя в бетонную твердь, и бушующее в дюзах пламя, способное, казалось, прожечь землю насквозь, улетало пылью, грохотом и паром, вздымавшимися под пусковым устройством. Двигатели истошно ревели на стендах, но в пространстве и широте полигона все это не вызывало ассоциаций, связанных с необычным. Сам по себе этот гул на бетонном поле напоминал привычные аэродромы, где летчики перед прыжком в высоту запускали реактивные двигатели.
Здесь все было иначе, и, наверное, не только ему, конструктору, было немного не по себе уже от сознания того, что мощные ракеты совсем рядом: стоит отдраить люк, и можно потрогать рукой холодный металл чудовищной сигары. Огненный смерч, таящийся до поры до времени в их стальном чреве, не отделен от людей мощным бетоном наблюдательных пунктов: только кажущаяся несолидной в таком деле сталь пусковых шахт должна была принять на себя и выдержать бушующее пламя. То, что при нажатии кнопки яростно вырвется на простор, не найдет простора.
Жизнь всегда вносит поправки в расчеты, и, кто знает, сколь существенными — не роковыми ли — эти поправки окажутся?
Конструктор прошел по отсекам, придирчиво всматриваясь в лица людей, словно проверяя и себя и их. Кажется, спокойны. Хотя — черта с два. Разве в таком деле можно быть спокойным? По взглядам, ненароком бросаемым на него, можно было прочесть немые их вопросы: «Ну как, товарищ конструктор, переживаешь? Уверен в своем детище? Все проверил?»
Только ответить на такое способен лишь сам пуск. И они это знали не хуже его, потому и напряглись в ожидании, сжали нервы, озабоченно поглядывали на часы — сколько времени осталось до неизвестной им минуты «икс», когда ожидание кончится и наступит первая разрядка.
Звонко прогремел в динамиках голос командира:
— Боевая тревога!..
Пока боевые части докладывали о готовности, конструктор прошел в центральный пост.
Стрелка хронометра стремительно приближается к черте.
Пять секунд.
Три…
Две…
— Пуск!
Все, что создано на лодке умными руками человека, подчинено этой секунде. Все! И мастерство, сила, знание, опыт людей — тоже воплощены в ней.
Командир нажимает красную кнопку.
Вздрагивает корпус лодки.
Страшный рев прокатывается над океаном.
Электроника и автоматика — они стремительно выводят ракету на заданный курс.
Ее уже ничто не собьет с курса.
Удар ее будет неотвратим.
Удар по невидимой отсюда цели, которая находится во многих сотнях или тысячах километров от этого моря…
Когда они получили подтверждение, что цель поражена, конструктор сказал командиру:
— Устал я что-то сегодня. Пойду отдохну.
— А ужин?
— Не хочется.
— Неудобно как-то.
— Почему? Я же не голоден… И не стесняюсь…
— Я все же пришлю ужин с вестовым вам в каюту.
— А вот на это не согласен. Принципиально. Я здесь — как все. И делать для меня исключения не позволю.