На лодку он пришел с командующим флотом адмиралом Лобовым и секретарем ЦК комсомола.
Уверенно спустился по вертикальному трапу, как будто занимался этим ежедневно, и, окинув взглядом центральный пост, весело бросил:
— Почти как дома — в космическом корабле. Только у вас попросторнее. Да и приборов у вас, пожалуй, побольше. А так — родная атмосфера.
И, шагнув к дежурному матросу, протянул руку:
— Давайте знакомиться. Гагарин. Юрий.
Внутреннее напряжение как-то сразу растворилось. Судя по всему, он был «своим», а значит, и не нужно было играть в показное гостеприимство, быть напряженным, неестественным.
Командир раскрыл свою каюту.
— Здесь вам будет удобно, Юрий Алексеевич?
— А чья это каюта?
— Моя.
— Не пойдет. Командир — главный бог на лодке. Не годится, чтобы бог был низвергнут с Олимпа.
— У нас Олимп довольно большой. Все поместимся. Я отлично устроился по соседству. У старпома.
Гагарин недоверчиво хмыкнул:
— Обманываете честную девушку? Можно посмотреть?
— Конечно.
Он придирчиво осмотрел каюту старпома и, кажется, не нашел в ней заметной разницы с командирской.
— Так я вас действительно не стесню?
— Конечно нет.
— Ну тогда добро… Я вам не буду мешать. Просто постою рядом, посмотрю, послушаю…
— Милости просим.
Он расположился в центральном отсеке. Худенький, небольшой. Одетый в такую же рабочую робу, как и все подводники. Офицерская пилотка необыкновенно шла ему, ярко оттеняя светлые волосы.
— Срочное погружение!
Цистерны мгновенно приняли забортную воду, и лодка начала проваливаться в глубину.
— Как самочувствие, Юрий Алексеевич?
— Нормально. Что-то похоже на полет.
Глаза его следили за стрелкой глубиномера.
— Это рабочая глубина?
— В зависимости от задачи. Ходим и глубже…
База жила ожиданием удивительных событий. В городе никто толком ничего не знал. Но чувствовалось: готовится что-то из ряда вон выходящее.
Командир не видит всех, но знает, что происходит в каждом уголке лодки.
— Все готово? — Руководитель похода адмирал Петелин озабочен.
— Можете проверить…
— Зачем будоражить людей — и так каждый напряжен до предела.
Настороженно посматривает на приборы инженер-капитан второго ранга Рюрик Александрович Тимофеев. Весь внимание — вахтенный рулевой у репитера гирокомпаса. Радиометристы застыли у экрана локатора. Гидроакустик старшина первой статьи Красовский в сотый раз перепроверил свое хозяйство: от него слишком много зависит в этом походе.
Старший помощник подошел к командиру:
— Лодка к походу и погружению готова!
Звонки заменили команды: отдать кормовой, отдать носовой!
— Руль — лево на борт!
— Малый назад!..
Они не думали тогда об этом, но атомная лодка «Ленинский комсомол» уходила в бессмертие. Первый советский подводный атомоход шел к полюсу.
Иные малосведущие люди могли сказать: ну и что же в этом особенного? Подходит лодка к полюсу, командир находит полынью и — всплытие. Но подводники-то знали, что это не так: у американцев трижды срывалась сама попытка пройти под полюсом. Трижды! Хотя американские моряки выбрали и облегченную обстановку и наиболее благоприятное для всплытия время года.
Перед Жильцовым и Петелиным стояла иная задача: пройти под полюсом, всплыть в тех ледовых условиях, которые там на данную минуту окажутся.
Да и выбрать нужное место для всплытия совсем нелегко. Для этого нужны и мастерство всего экипажа, и незаурядное мужество. Ведь шли непроторенным путем, и никто не мог подсказать, какие опасности встретятся на пути…
Жильцов чувствовал на себе испытующие взгляды команды: спокоен ли?
Жильцов и Петелин отчетливо представляли себе, что им предстоит сделать. Недаром ведь командир американской подводной лодки, «Скейт» Джеймс Калверт записал в дневнике во время похода к полюсу:
«Сидя в одиночестве в своей каюте, я не мог прогнать из головы мысль о том, что с каждым оборотом винтов мы уходим все дальше и дальше от безопасного района. Далеко ли мы ушли от кромки льда? Успеем ли мы, если произойдет какая-нибудь неприятность, возвратиться к открытой воде до того момента, когда жизнь в стальном корпусе окажется уже невозможной? Я твердо решил выбросить эти мысли из головы. И все же, несмотря на огромные усилия не думать об этом, я вынужден был сознаться себе в том, в чем не признался бы никому другому. Я боялся… Как бы ни были велики мои сомнения и страх, я мог признаться в этом только себе. Я ни в коем случае не должен выказывать их на людях…»