А ведь комсомол по самому своему существу — антипод скуки и бюрократизма. Если ребятам дать стоящее дело, они горы свернут. И не надо их уговаривать: молодость всегда легка на подъем, и упорства ей не занимать. Найди цель, и, когда люди сердцем почуют, что за нее стоит идти хотя бы на смерть, — пойдут. Этого бюрократам никогда не понять. А бумажками и протоколами — ими кого же вдохновишь?! Сомневаюсь, чтобы и взрослые, пожившие люди с радостью бежали бы на пустопорожнее собрание…
Другое дело, как стать настоящим комсоргом. Наверное, здесь нужен талант. И психолога и командира. И конечно, убежденность. За комиссарами в гражданскую как шли! А почему? Видели, что эти люди ничего не ищут для себя. Все только для Революции. А это, наверное, очень трудно: ничего не искать для себя. Хотя бы самого малого. Времена ведь изменились. И глупо сейчас проповедовать аскетизм. Значит, дело не в аскетизме? Не в отрешенности некиих святых? Тогда в чем же? Может быть, в душевном «стержне» человека? Время дало свои напластования, но все же никого не обманешь, люди всегда рано или поздно почувствуют, что в тебе главное. Для чего ты живешь? Чтобы создать благоустроенный домашний рай для себя или для того, чтобы Революция жила, продолжалась, крепла…
Ты, наверное, тоже скажешь: митингую, как на собрании. А я совсем не митингую. Не один я об этом раздумываю. Посмотри себе в душу: уверен, так или иначе, и тебя это тревожит, требует ясного ответа…
А я — какой я еще комсорг! Так — салака!
Обнимаю
«…Только два дня назад послала тебе страшно «сердитое» письмо, а сегодня получила твое.
Валерик, милый, не обижайся, на меня, дуру. Будем считать, что этого письма не было. Ладно?
Просто я еще никак не могу освоиться с тем, что твои «командировки» так продолжительны по времени. И в голову лезет всякое…»
Уже в штабе соединения член Военного совета почувствовал, что какая-то неотвязная мысль не дает ему покоя. Словно забыл что-то важное, но что? Он стал перебирать в памяти час за часом весь день, и наконец сфера поиска сузилась. Да, то, что его сейчас беспокоило, началось на «Ленинском комсомоле». Но что это могло быть? Разговор с командиром лодки? Нет. Просмотр вахтенного журнала? Там, кажется, все в порядке. Планы замполита? Интересные планы. Надо посоветовать на другие лодки распространить. Кое-что там найдено действительно новое.
Наконец — вспомнил. Точно: лицо старшины. Оно показалось ему знакомым. Напоминающим что-то бесконечно далекое, полузабытое, от чего повеяло юностью, ушедшими в небытие годами. Зря он не спросил у него фамилию. Впрочем, ощущение это пришло, когда он уже сошел с корабля, спрашивать было некогда. Но при чем здесь его юность? «Вздор какой-то, — пробурчал он, успокаивая сам себя. — Как могут быть связаны этот парень и мое прошлое? Ему же от силы двадцать два года… Простая схожесть с кем-то. Но с кем?»
Этого адмирал так и не вспомнил.
«Товарищ командир!
Получил Ваше письмо. Большое спасибо!
Рад, что мой сын служит хорошо. Спасибо вам за него.
Очень тронут я и тем, что в День Победы вы не забыли и нас, ветеранов, бойцов гражданской…»
Николай Васильевич Розанов положил ручку на стол. О чем еще написать?
Но разве расскажешь в коротком письме все, что ему вспомнилось сейчас, когда он написал это выплывшее из далеких времен слово — «гражданская»!..
Вспомнились ему завьюженные балки в степи, храпящие кони, сшибающиеся в смертельной схватке, стремительные атаки. И еще — объявление на придорожном камне. Белые торжественно обещали за его, Николая Васильевича, голову, голову живого или мертвого командира партизанского отряда в Калмыкии, круглую сумму… Как давно это было.
Не заметил, как состарился, как сын Валерка стал взрослым и ушел по дальним голубым дорогам…
В 1964 году из Кронштадта он прислал стихи «Сверстнику — другу». Были там и такие строки:
Значит, полюбил парень море…
Сегодня действительно день воспоминаний. Надо ответить и другу Валерия журналисту Сергееву. Зачем ему понадобилась моя биография?..
Впрочем, невежливым быть неприлично. Нужно ответить.
«…Вы просите меня рассказать о себе. Попробую это сделать, хотя, признаться, мысли в голове сейчас другие. Но раз надо, — значит, надо.