К сожалению, следует признать, что «команда» Феоктистова оказалась не способна на подвиг своего учителя. Его ученики подсознательно понимают, что их наставник прав в главном. Но признание его правоты означает признание собственной ненужности. Для преданных своему делу людей это невозможно.
Яркая, патетическая дискуссия вокруг академика Л. Феоктистова еще раз показывает, что к решению советской атомной проблемы были привлечены не просто крупные ученые, но неординарные личности, способные к формированию и отстаиванию собственного мнения, не совпадающего с мнением партии, правительства, научного сообщества.
При этом дело было не в принципиальном несогласии с советской властью или отраслью, нежеланием работать на нее. Наоборот, именно патриотические чувства заставляли высказывать свой протест против произвола и бюрократизма. Научные руководители с пониманием относились к выходкам своих подопечных и пытались минимизировать нежелательные последствия: «Я. Б. [Зельдович] вышел и сказал: „За такие шутки вам в следующий раз могут отрезать некоторые органы, и я не смогу уже вам помочь“»[63].
Так случилось, что среди работников Арзамаса-16 евреев было гораздо больше, чем на других объектах. А. Д. Сахаров (кстати, только он) даже утверждает, что Арзамас-16 «свои» называли «Израилем», а Челябинск-70 — «Египтом». Борьба с космополитизмом и другие кампании конца 1940-х — начала 1950-х гг. больно ударили по коллективу ученых: «У нас к „жертвоприношению“ были намечены основоположник теории горения Д. А. Франк-Каменецкий, автор многочисленных экспериментальных методов В. А. Цукерман и я. Цукермана надуманно обвинили в нарушении режима секретности и в том, что его опыты противоречат марксистской диалектике. Франк-Каменецкого — в пессимистической проповеди о наступлении через столетие энергетического кризиса, а меня — в несогласии с линией партии в вопросах музыки и биологии. Но „жертвоприношение“ не состоялось, так как наступило 5 марта 1953 года»[64].
В 1951 г. была проведена кампания по проверке идеологической подготовки руководящего состава. Л. Альтшулер осмелился не согласиться с линией партии. За это его хотели выслать с объекта. Только личное вмешательство Харитона позволило ученому продолжить работу. Этот урок не пошел впрок: «Что же касается моих высказываний, то они неоднократно воспринимались горкомом КПСС с беспокойством и осуждением. Наши отношения с руководством становились конфликтными в результате моих выступлений на собраниях в связи с венгерскими событиями в 1956 году и с осуждением советской официальной позиции в отношении шестидневной арабо-израильской войны 1967 года. Так что для меня „гласность“ началась ещё задолго до перестройки»[65]. После многих аналогичных выступлений Альтшулер ушел с объекта в один день с А. Д. Сахаровым.
Когда говорят о диссидентском движении среди ученых, А. Д. Сахарова вспоминают в первую очередь. Его поступки оцениваются коллегами весьма неоднозначно. Альтшулер, например, злорадно констатирует: «Не уберегли благонадёжность. Очень Андрей Дмитриевич начальство подвёл. На него делали ставку. Стопроцентно советский гений»[66]. Он полностью поддерживает Сахарова во всех его начинаниях и готов подписаться под каждым словом «Размышлений»: «По отношению к биологии и многим политическим проблемам взгляды мои и Андрея Дмитриевича Сахарова совпадали. Но его вольномыслие было глубже и масштабнее»[67]. Л. Феоктистов гораздо спокойнее в оценках событий вокруг Сахарова. Для него весь этот конфликт — нормальный финал «культа Сахарова»[68].
Как же так получилось, что советский гений стал советским диссидентом? Весьма интересную точку зрения высказывает по этому поводу Б. Мурашкин, один из руководителей ВНИИТФ: «К тому времени из Андрея Дмитриевича сделали какого-то божка. А он был нормальным, хорошим человеком — мог и заблуждаться, и подвергаться влиянию.
Сахаров до смерти жены и после — это разные люди. И здесь, я считаю, серьёзная промашка руководителей и наших товарищей из Арзамаса. После смерти жены Андрею Дмитриевичу не оказали нужной поддержки, не создали никаких условий. А тыл у него был домашний — это жена. То, что в Арзамасе этот тыл не обеспечили, безусловно, сыграло свою роль. Хотя я понимаю: жизнь сложна, всего не предусмотришь…»[69]
Несколько иначе видит эту ситуацию Л. Феоктистов: «Я и статью его читал — в министерстве книжка была, насчёт интеграции… Только она какая-то была, по-моему, неполная и неаккуратно на машинке отпечатанная, очень неудобно было читать. Неожиданности в этом для меня не было. Политическое созревание Сахарова шло медленно, только потом он стал очень решительно отстаивать свою позицию. Тогда начали его поругивать, затем всё сильнее. Наконец, кампания откровенная началась. Поэтому я понимал, чем обеспокоено начальство. Я на самом деле считаю, что если бы Андрей Дмитриевич хоть половину времени оставался прежним физиком Сахаровым — а он тогда все сто процентов политике отдавал, — то он бы очень много сделал полезного, чисто материальных вещей. У него дар был изобретательский»[70].
63