Он не стал пускать к себе Никодема и тот двигался в зловонной толпе свидетелем бегства и бессмысленного разорения скифской земли. Черные крылья тоски и отчаяния виделись ему над отступавшей ордой. Люди чувствовали, что гибнут, но хотели успеть сделать как можно больше зла.
Неужели скифы не те, за кого он их принимал? Быть может, этот народ храбр только в грабеже и разбоях?
Он думал о лихорадочном, подозрительном взгляде царя, о постоянно возраставшей тревоге в лице, выдававшей больную, до конца смятенную душу. Скопасис постоянно держал при себе ближайших друзей, превратившихся в его телохранителей. Были случаи, когда простые воины, подъехав, по старому обычаю, слишком близко к нему, падали от рук Кэны и Нихарса. Он завел небывалый в Скифии порядок пробы пищи: не съедал ни одного куска, от которого перед тем не отведывал один из его приближенных. Никогда не снимал кольчуги.
А потом всё войско потрясено было гибелью трех предводителей. Их ночью позвали к царю и там убили. Народу объявили, что они замышляли измену и составили заговор на жизнь царя. Произвели избиения среди их родичей и друзей.
Особенное удовольствие доставляли Скопасису вести о том, что бежавшие к Дарию пахари встречали там смерть и оковы. Истинным торжеством было для него ослепление Скунки. Он хохотал, хлопал себя по бедрам и приседал к земле.
Только один раз Никодем, подъехавший к нему совсем близко, увидел Скопасиса усталого, слабого, опустившего голову на грудь. Заметив Никодема, он глухо пробормотал:
— Я делаю так, как надо, иноземец. Не смотри на меня вопрошающе и не приставай со своими советами.
На другой день опять убили несколько человек, подозреваемых в измене. Оказалось, что эти люди хотели перейти к Иданфирсу. Имя Иданфирса стало произноситься с опаской. Знали, что он стоит на Черных Водах и с любовью принимает всех, кто хочет с ним вместе защищать скифскую землю. Про Скопасиса же говорили, что ему не будет счастья в этой войне, потому что он не совершил моления над священным золотом.
Через несколько дней много воинов тайно покинули Скопасиса.
Великая ночь
I
Однажды к царице спешно позвали Агелая. Скиф, дотоле молчаливый, стоял, обернувшись на восток и закинув лицо, страстно говорил о чем-то. Никто его не видел таким. Греку приказали доносить о каждом его слове.
Прислушиваясь к степняку, Агелай узнал, что он приветствует приближение Борисфена и царских могил, там находящихся. Он перестал смотреть на окружающих, не замечал Агелая, не замечал неотступно следовавшего за ним эфиопа, пожиравшего его взглядом, полным звериной ненависти.
Царице, наконец, сообщили, что варвар бредит наступлением Великой Ночи. Она побледнела и поклялась убить Агелая, если тот не узнает, что такое Великая Ночь?
Агелай узнал. Это ночь истинной жизни, давнишних желаний сердца. В эту ночь земля распаляется и выпускает все скрытые в ней силы. Травы переполняются соками и достигают предела цветения. Скифы чтут в эту ночь Великую Матерь, дарующую бесплодным женам благодать зачатия, склоняющую жеребца к кобыле и отверзающую глухие, черствые сердца.
Атосса долго не могла усмирить поднявшейся душевной бури. От Агелая узнала, что скифская Великая Матерь — та же эллинская Афродита — пришла к скифам с Босфора Киммерийского, где ее познали благодаря теосцам. Полное ее имя — Афродита Урания, владычица Апатура. Но говорят, что она лжива, о чем свидетельствует самое имя ее — Апатура.
Между тем, персы подошли к Борисфену. Он издали обозначился редкими кущами тополей, шедших по равнине, как великаны, друг за другом.
Дарий захотел явиться над священной скифской рекой в царском венце. Его опять, сидящего на троне, несла толпа эфиопов.
Борисфен протекал под высоким обрывом, в кружеве склонившихся ветвей и от него исходило напряжение, как от туго натянутого лука. В широкой глади, под которой угадывалась глубина и стремительность, Дарий почувствовал больше мощи, чем в шумных горных реках. Изначальную силу, спокойствие узрел он, глядя с высоты на это обилие красивой воды и на переполненность ею берегов. А за рекой, насколько хватал глаз — необъятная ширь без единого бугра и возвышения. — более ровная, чем та, что осталась позади. Оттуда веяло могучим простором, пропастью, которая притягивает. Пьяный ветер налетал от гипербореев, от исседонов, гелонов, от черных меланхленов. Дарий до того заворожен был его пением, что забыл объявить Борисфен своим пленником и заключить в оковы, как хотел перед тем.