– Но раз ты вчера чуть не погибла, значит, не очень-то вечная. В смысле, это твой выбор – жить или умереть.
– Я иначе воспринимаю слово «жить». Мы просто есть. У нас нет целей, нет смысла продолжать. Его необязательно искать. Точнее, цели появляются, достигаются, забываются. Или не появляются вообще. Большинство из атради даже не заметит разницы, потому что для нас это вопрос мгновений. Можно веселиться, пьянствовать до потери пульса изо дня в день, притворяться, играть в богов и королей, менять себя, устраивать революции, разрушать, созидать, изобретать, воровать, летать к звёздам и охотиться на доисторических животных. Что угодно, но в конечном счёте это лишь миг, и он бесконечен. Понимаешь?
Адан мотнул головой. Представить такое не получалось.
– То, что произошло вчера ночью… то, как ты опустошил меня… почти убил. Я никогда о подобном не слышала. Не думала, что такое бывает.
– Прости.
– Я на тебя не в обиде. О, ни капельки не в обиде! – Роми улыбнулась. – Понять, что ты уязвим. Это… Да, теоретически я могу прекратить своё существование, но это потребует небывалого мужества, терпения и ещё большей уверенности в собственном решении. Потому что придётся полностью истощить себя энергетически, а наше мировосприятие… оно просто не допустит такого. Ллэр говорит, мы скучные, скучающие и равнодушные, но мы всё равно не думаем о том, как прекратить существование. Когда столько живёшь, само понятие времени теряет смысл. Нет «столько живёшь», нет начала и конца, нет ничего, то есть действительно ничего. И в то же время – есть всё. Бесконечная череда из сегодня. Есть легенды, что когда-то атради были смертны. Есть много теорий, вопросов. И сам факт их наличия, сам факт размышлений на этот счёт подтверждает, что когда-то было по-другому. Иначе бы мы были меньше людьми. Согласен?
– Не знаю, – он пожал плечами. – Может, вопросы возникают, потому что вы невольно сравниваете себя с людьми? Или потому что часть вас когда-то ими была. Например, я. Я ведь тоже не человек, как оказалось. Но я родился, вырос, живу в Бэаре. Я привык к этой жизни, не хочу её менять. Хочу оставаться человеком, чья бы кровь ни текла в моих жилах. И знаешь, та теория Ллэра, что когда-то доа провели мегаэксперимент, чтобы получить бессмертие. Мне странно думать, что кто-то сознательно хотел такого. Тем более мои древние предки. Какой-нибудь мой пра-пра-пра-доа родственник, – Адан рассмеялся.
– Мы ничего не знаем о том, кто мы и откуда. Но не могли же атради вот так вот просто всегда существовать? В нас заложен этот вопрос. Только нам стало всё равно. Многим всегда и будет. Но есть такие, как Ллэр. Ему очень быстро надоело просто быть и быть всегда. А теперь он точно не успокоится, раз уж нашёл Таль. Никто нигде никогда не встречал людей, которые раскрыли бы секрет, как сделать из простого человека атради или доа. Или просто одарённого чем-то необычным.
– А что он ищет? Ответы на вопросы? Лекарство от вечности?
– Всё сразу! Говорит, что бессмертие – противоестественно, что нас таких, какие мы получились, не должно было быть. И раз это эксперимент, то его можно обратить.
– А ты ему помогаешь, потому что когда-то превратила в такого? Или, наоборот, пытаешься остановить?
– Я… – Роми сделала несколько глотков, словно это могло помочь найти ответ. Кажется, она сама не уверена, зачем вмешалась. – Останавливать точно не собираюсь. Ну, найдёт он своё лекарство. Он же не станет всех атради насильно им пичкать. Я даже не уверена, что, найдя, он на себе его опробует. Потому что ему важен сам факт возможности выбора. Но… за мной долг другому человеку, который уже выбрал. Я дважды пыталась исправить его жизнь, и в итоге… ничего хорошего из этого не вышло.
– Расскажешь? Если хочешь, конечно. Мне кажется, я мог бы помочь. По крайней мере, если сейчас кто-то и может что-то выбить из Таль, это я.
– Ты мог бы помочь, наверное. Но я так мало понимаю, что именно нужно выбить из Таль, что без Ллэра и его правильных вопросов всё будет без толку. Не я копала годами, не я пыталась понять, как это работает, – Роми помолчала. – Знаешь, я всегда надеялась, что у него это пройдёт. А Алэй… Он бы умер, не дожив до тридцати, если бы не был особым. Как Мира. Ну, не совсем как Мира, потому что он атради, но у них много общего. Ему и было почти тридцать, когда он оказался в плеши. Для него она, конечно, предстала не баром. Тёмный, мрачный огромный зал, как в древнем замке, с высокими потолками, тяжёлыми люстрами, с которых свисала жуткого вида паутина, рваными гобеленами, – она усмехнулась, – и одним единственным окном, на потолке. Прямо над покрытым пылью троном. Он решил, что умер, и это – загробное царство. А я – встречающий. Некий ангел смерти. И знаешь, он не боялся. Не сожалел, даже обрадовался, что за гранью – не пустота.