— Тысячелетия назад мой народ перевернул с ног на голову всю энергетику миров. Теперь мы пытаемся вернуться к тому, как оно было до. Может, если заставить всех до единого атради обратиться в доа… Не дать возникнуть доани, чья энергия в своё время и нарушила баланс. Но мы ведь не станем и не сможем этого сделать, — Роми помолчала. Потом улыбнулась. — Мы бы совершенно точно поступили бы так же! Я имею в виду, если бы нам дали возможность изменить уже свершившееся. Знаешь, нашу вечную жизнь можно сравнить с путешествием во времени — бесконечные возможности переиграть свою судьбу, стать кем угодно, где угодно, достичь чего угодно. Не выйдет там, найти другой мир, даже — точно такой же. Ты бы знала, сколько во Вселенных похожих миров! Практически идентичных! Попробовать всё сначала. Чтобы через лет десять понять, что совершаешь те же ошибки. Снова, и снова, и снова. Исправляешь одно, вылезает другое. Как будто поступить правильно, учесть всё, сделать по-настоящему идеально — невозможно в принципе. И выхода нет. Я, наверное, будь у меня разум хотя бы на половину такой же, как у Ллэра, смогла бы только из чистой статистики тысяч своих жизней просчитать, как всё будет дальше, как отразится, что произойдет с нами. Но и точное знание подводных камней не поможет. Ллэр уже однажды просчитывал похожие варианты, — она покачала головой. Возвращается мысленно к одному и тому же! Будто наказание, навязчивая идея, страх, что всё может повториться. Но эта партия — последняя. — Мы не имеем права проиграть и в этот раз.
Таль ответила не сразу. Молчала несколько секунд, словно обдумывала то, что услышала. Потом открыла рот, явно собираясь что-то спросить, но в последний момент передумала. Нахмурилась.
— Не знаю, в чём для тебя заключается победа, но в этот раз вы умрёте и гораздо быстрее, чем может показаться. Смертная жизнь мимолетна и быстротечна. В ней полно сюрпризов, далеко не всегда приятных.
— Значит, так и будет, правда? За последние месяцы я столько раз почти умерла. А так до конца и не верю в собственную смертность.
— Такого почти больше не случится. В этом можешь не сомневаться. Вопрос, сколько каждый из вас сможет прожить. И он пока — открытый.
— И останется открытым, — кивнула Роми. — Совсем как люди.
— Не настолько безнадёжно, — Таль поднялась с песка. — Пойду… Попробую всё-таки уговорить Ллэра не тянуть.
Роми смотрела ей вслед, даже когда Таль скрылась из виду.
Она плохо выразилась. Не о той победе думала, не о том проигрыше говорила. Сколько лет впереди у них — неважно по сравнению с тем, что может случиться с Эннерой. Они не могут проиграть, не могут допустить смерти ещё одного мира. Хотя, возможно, единственный способ победить — если все до одного атради, доа и доани — исчезнут. И только тогда остальные менее энергетические миры вздохнут свободно. Смогут выбраться из своей Песочницы и совершать свои собственные ошибки, а не переживать последствия игрищ других.
Впрочем, исчезать прямо завтра не хотелось. Жизнь, какой бы короткой и непредсказуемой в дальнейшем ни была, оставалась предпочтительнее смерти. Только бы не идти по ней в одиночку.
Роми отвернулась.
В тот день она больше ни с кем не разговаривала. До самой ночи просидела на пляже, иногда слышала чьи-то шаги за спиной, но никто так и не приблизился, не заговорил. Был ли среди них Алэй — не знала, она больше не оборачивалась. Что-то вспоминала, что-то обещала себе забыть, мечтала, представляла, ругала себя за всё это, и если бы кто спросил — о чём думала, не смогла бы внятно ответить. Обо всём и ни о чём.
День расцвел, достиг пика, пошёл на убыль, небо снова постепенно темнело, потом солнце скрылось, уступило место луне. Огромной, фиолетовой. Знакомой. За тридцать тысяч лет Эннера изменилась. От яркого, красочного мира сохранились гигантский город и замок. Но луна все эти годы оставалась прежней и словно обещала своим заблудшим детям: только вернитесь и вы увидите, всё станет хорошо. Правильно. Вы никогда не должны были отсюда уходить.
Здесь, на песке, почему-то не болела голова, не тошнило, не ломили кости, как это было утром, в замке. При этом Роми казалось, что она физически чувствует: так же медленно, как ночь сменяет день, вытекает из неё энергия Тмиора. Капля за каплей уходит в песок. Навсегда.
Потом, когда тёмно-фиолетовое небо вновь начало светлеть, неожиданно громко сказала:
— Это мой дом. Я — дома. Впервые за столько лет. Ты разве не хочешь остаться здесь со мной?
— Хочу, — ответил Алэй. — Всегда.
Роми не вздрогнула, хотя и не слышала, как он подошёл. Он умел ступать почти бесшумно, особенно, если босиком. А может, просто перенёсся, использовав тающие силы.
Роми не улыбнулась. Не оглянулась.
— Тогда почему ты здесь?
— Тебя не видно с самого утра, — он сел позади, близко.
Она видела его ноги в голубых джинсах, видела, что он, и правда, босиком. Он с самого начала всё время ходил босиком, хотя подходящая обувь была, да и своя — тоже никуда не делась. Она могла бы отклониться сантиметров на пятнадцать, не больше, и уже прижаться к нему, почувствовать его. Не стала, хотя хотелось.
Не меньше, чем накинуться на него с кулаками.
— Раньше нам случалось не видеться годами, — едко буркнула она.
— А ещё раньше — не расставаться и на день.
Она шумно выдохнула, тряхнула головой.
— Ты прекрасно понял, что я не это имела в виду, — процедила с неожиданной для себя злостью. Она не видела, но знала, он сейчас улыбнулся, едва-едва, и кивнул. Может, почувствовала это движение, легкое колебание ветра, может всё ещё проще — как же хорошо его знала! Он мог ничего не говорить, не отвечать, не делать… Она всё поняла бы и так. Но как же надоело понимать! Как же хотелось услышать. — Молчишь… Как там Ллэр?
— Таль убедила его. Уж не знаю, какими словами… Но убедила.
Надо было спросить — успели ли они поговорить до того. Заговорили ли они вообще друг с другом. Но она лишь бросила:
— А тебя — нет?
— Меня нет нужды убеждать.
— Не надо?.. Алэй, чего не надо — так это всего этого! — Роми всё-таки сорвалась. Внезапно. Ярость, обида, боль, страх, отчаянье, всё смешалось. Нахлынуло, захватило, подбросило с песка. Она вскочила, сжала пальцы в кулаки. — Перестань! Перестань! Перестань!!! — схватилась за голову. Будто это могло помочь выбить из себя эту ненужную, глупую истерику. — Или объясни, или уходи! Куда-нибудь… Я не могу больше. Я пойму, приму, любой ответ! Постараюсь. Я не буду…
— Рэм! — Он тоже поднялся, протянул к ней руки, почти дотронулся, но Роми оттолкнула, отпрянула. — Рэм…
— Нет! Хватит. Скажешь, ещё подождать? Скажешь, поверить? В тебя, в себя, в будущее, в мир, в баланс, в любовь… Ты умеешь говорить! И ты всё время молчишь в последние дни. Постоянно. Ты прикасаешься ко мне, ночью, не так — как раньше, ты заставляешь чувствовать будто… — осеклась. — Не могу. Думала, выдержу — сколько тебе потребуется, столько и выдержу! Но не могу! Сдаюсь. Правда, сдаюсь…
— Мне страшно, — тихо сказал Алэй, и Роми замолчала. — Просто страшно. Я тяну не потому, что не знаю соглашаться или нет. Не потому, что пытался переупрямить Ллэра, заставить его первым принять вкусную «таблетку», — он сделал шаг ей навстречу, Роми не шелохнулась. — Не потому, что не верю Таль. Я поверил ей в первый вечер. Как и ты. Ты же помнишь, как я сам чудил, когда узнал о Ллэре, — Алэй улыбнулся. — Мне не надо обдумывать что-то, искать своё место в будущей, третьей жизни, в следующем мире. Новом, непонятном, не бесконечном. Наоборот. Я всё давно нашёл и понял. Знаю, почему выжил дважды. Почему хотел умереть. И почему теперь — не хочу. Именно поэтому страшно. Я ведь могу ошибаться. Таль может. Исследования, лабораторные опыты — ещё не все. Всегда есть место случаю. Это ведь даже не смерть. С ней всё просто. Это рождение, с которым всегда полно неопределённостей. И… по крайней мере у нас были эти два дня, пусть даже весь сегодняшний ты просидела тут одна!