17 разъяренных мужчин и одна женщина отправились в спальню шейха. Внутри уже разыгралась драма. Судя по смелым выражениям, в которых нисколько не сдерживала себя юная дама, она была недовольна тем, что шейх уделял ей недостаточно внимания и никак не мог выбрать себе любимицу. Она назвала его зажравшимся козлом, швырнула в него подушку и только потом заметила небольшую группу революционеров, стоящих в дверях. Шейх озадаченно водил глазами от девушки к людям в черных комбинезонах и обратно. Вероятно, уже тогда он все понял. В один прыжок он перебрался через кровать, оттолкнул девушку в сторону, и попытался нажать на кнопку, что открывала потайной ход под кроватью. Шэнли, который ранее уже сталкивался с потайной комнатой, набросился на него сверху и в ожесточенной борьбе снял с его руки контрактор. Быстро поднявшись на ноги, он гордо прокричал ему глядя прямо в глаза:
— Вот теперь можно поговорить. Поднимайся же и прими свое наказание!
При словах о наказании толпа злобно зарычала, она готова была растерзать шейха без суда и следствия. Предчувствуя это, Шэнли перегородил шейха собственным телом.
— Давайте не будем опускаться до его уровня. Мы будем судить его и подберем для него справедливое наказание.
— Смерть — вот единственное справедливое наказание для этого отребья! — выкрикнул кто-то из толпы и люди одобрительно закричали.
Шэнли попытался всех вразумить:
— Возможно! Я не стану этого отрицать! Но подумайте сами. Смерть — это всегда самая простая и короткая дорога на тот свет. Разве он заслужил уйти из жизни так легко? Разве смерть и правда является самым страшным, что его могло бы ждать? Может быть, стоит придумать для него что-нибудь более изощренное?
Люди притихли. В словах Шэнли был свой резон. Шейх испуганно забился в угол, его былая самоуверенность испарилась, как не бывало.
— Слушайте же! Я предлагаю собрать всех в главном зале и вместе решить, что с ним делать.
Пинками под зад они погнали шейха в главный зал, чтобы провести над ним справедливый суд. Девушки, услышавшие шум в коридоре, тоже стали подтягиваться. Шэнли встретился взглядом с одной из них и его сердце екнуло. Он не без удовольствия обнаружил, что женский пол снова волновал его. Однако в тот момент суд над шейхом был в приоритете.
Шейха взяли в кольцо. В одних трусах он стоял под гневными взглядами, не зная, куда деть свои руки. Правой рукой по привычке он ощупывал левое запястье и не находил на нем там своего контрактора. Без него он был слабым и уязвимым.
Шэнли вышел вперед и выступил от лица рабочих.
— Мы собрались здесь, чтобы восстановить доброе имя справедливости! Все эти годы шейх держал нас с вами в рабстве. Да, именно. Мы были рабами этого деспота. Он контролировал наши тела, наши мысли, он посягнул на самое сокровенное, что у нас было — на свободу самовыражения! Но теперь у него больше нет власти над нами. Жуки, что бесцеремонно проникли в наши мозги, больше не работают. Мы вольны думать и говорить все, что нам заблагорассудится. Так давайте же воспользуемся этим правом в полной мере и подыщем для этого подлеца достойное наказание.
Рабочие были настроены кровожадно, в то время как наложницы вели себя более сдержано. Шейх относился к ним намного лучше, давал им больше личных свобод, некоторые из них все еще думали, что были в него влюблены, а, может быть, и были на самом деле. Искусственная любовь, порожденная жуком, не отличалась от настоящей. Когда его воздействие закончилось, организму требовалось время, чтобы восстановить нормальный гормональный фон. У кого-то этот процесс проходил быстрее, у кого-то медленнее. Не удивительно, что многие из них путались в своих чувствах и разрывались в противоречиях. Наверняка некоторые из них были готовы броситься к шейху на защиту, но страх пойти против мнения большинства оказался сильнее. Они молча наблюдали, как Аль Тани из человека, почитаемого всеми, превращался в изгоя.
Шэнли продолжал:
— Я размышлял об этом некоторое время и вот, что я думаю. Вы можете со мной согласиться или нет. Этот человек, — он указал рукой на шейха, сжавшегося комок, — отобрал у нас самое ценное — нашу свободу. Поэтому я предлагаю отобрать самое ценное у него — право на вечную жизнь. Мы не станем вести себя, как какие-то варвары, мы не убьем его и не станем увечить. Но мы лишим его права обновлять свои клетки, пусть стареет и умирает, пусть доживает свой век, наблюдая, как всё то, что он любил, становится ему недоступным, а все те, кто когда-то любили его, от него отворачиваются. Что скажете?