Оболочке Атта Тролля,
На его земной одежде.
И, глубокой грусти полный,
Строки Шиллера читал я:
"Чтобы стать бессмертным в песне,
Надо в жизни умереть".
ГЛАВА XXVI
Ну, а Мумма? Ах, ведь Мумма -
Женщина. И вероломство
Имя ей. Ах, женский пол,
Как фарфор китайский, ломок!
Разлученная судьбою
С благородным, славным мужем,
Не погибла от печали,
Не сошла с ума от горя,-
Нет, напротив, продолжала
Жить в веселье, в вечных танцах
И в погоне за успехом
Перед публикой ломаться.
Наконец в Париже Мумма
Обрела в Jardin des plantes
Положение, и место,
И пожизненную ренту.
И когда в воскресный полдень
Я пошел туда с Джульеттой
Показать ей все причуды
Чуждой фауны и флоры:
Дромадера и жирафа,
Баобаб и кедр ливанский,
Золотых фазанов, зебру;
И когда, болтая нежно,
Мы остановились с нею
Пред обширным рвом -- сезонной
Резиденцией медведей, -
Боже, что мы увидали!
Исполин медведь, отшельник
Из Сибири, белоснежный,
Там с медведицею черной
Предавался пылким играм.
То была -- о, небо! -- Мумма,
Да, супруга Атта Тролля.
Я узнал ее по блеску
Влажных и влюбленных глаз.
Ах, она, красотка Мумма,
Юга черное созданье,
Вдруг сошлась с каким-то скифом,
С варваром пустынь полярных.
Близ меня стоявший негр
Мне сказал, сверкнув зубами:
"Есть ли зрелище прекрасней,
Чем утехи двух влюбленных?"
Я ответил: "С кем, простите,
Честь имею говорить?"
Он воскликнул удивленно:
"Как? Меня вы не узнали?
Я ведь мавр, у Фрейлиграта
В барабанщики попавший.
В те года жилось мне плохо,
Был я одинок средь немцев.
Но теперь я сторож в парке,
Предо мною все растенья
Тропиков моих любезных,
Предо мною львы и тигры.
И гораздо здесь приятней,
Чем на ярмарках немецких,
Где за скверный харч гоняют
Ежедневно барабанить.
Мне тепло в ее объятьях,
Как в отечестве любезном.
Ножки дорогой супруги
Мне слонов напоминают,
А ее французский щебет -
Черный мой родной язык.
Брань ее напоминает,
Как трещал мой барабан,
Обрамленный черепами
И пугавший льва и кобру.
При луне плутовка плачет
Наподобье крокодила,
Что прохладой ночи дышит,
Глядя ввысь из волн прогретых.
И она отлично кормит.
Что ни даст, я пожираю,
Как на Нигере, с могучим
Африканским аппетитом.
Вот я и животик круглый
Нагулял. Из-под рубашки
Он глядит, как черный месяц
Из-за легкой белой тучки".
ГЛАВА XXVII
Августу Варнхагену фон Энзе
"Где, маэстро Лодовико,
Вы набрали эти сказки?" -
Так с улыбкою воскликнул
Старый кардинал фон Эсте,
О неистовствах Роланда
Прочитав у Ариосто,
Преподнесшего поэму
В дар его преосвященству.
Да, Варнхаген, старый друг,
На твоих устах играет
Та же тонкая улыбка
И слова почти что те же.
То смеешься ты, читая,
То, с улыбкой тихой грусти,
Весь овеян смутно прошлым,
Морщишь свой высокий лоб.
Не звенят ли в этой песне
Грезы майских полнолуний,
Что с Брентано и Шамиссо
Да с Фуке сдружили нас?
Или звон Лесной Капеллы,
Тихий звон, давно забытый?
Иль бубенчики дурацких
Колпаков отчизны милой?
В соловьиный хор угрозой
Бас врывается медвежий,
И его сменяет странный
Шепот призраков загробных.
То -- безумье с умной миной,
Мудрость -- в облике безумства,
Стон предсмертный -- и внезапно
Все покрывший громкий хохот.
Да, мой друг, ты слышал эхо
Отзвеневших грез былого;
В них врываются, кривляясь,
Современные мотивы.
И сквозь дерзость чуть заметно
Вдруг проскальзывает робость.
Я на суд твой благосклонный
Отдаю свою поэму.
Ах, она -- последний отзвук
Вольных песен романтизма:
В шуме битвы современной
Отзвенит она печально.
Век другой, другие птицы,
А у птиц другие песни.
Вот гогочут -- словно гуси,
Что спасали Капитолий!
Воробей с грошовой свечкой
В коготках пищит, дерется -
Гордо мнит, что у Зевеса
Он орел-молниедержец.
Горлицы, любовью сыты,
Жаждут крови и воркуют,
Чтоб впрягли их в колесницу
Не Венеры, а Беллоны.
Вестники весны народов,
Майские жуки-гиганты,
Так жужжат, что мир трясется,
Вот берсеркерская ярость!
Век другой, другие птицы,
А у птиц другие песни!
Я б их, может быть, любил,
Если б мне другие уши!
АТТА ТРОЛЬ
Из вариантов и дополнений
ГЛАВА II
Вместо строф 12-й, 13-й, 14-й:
Здесь, читатель, мы покинем
Медвежатника-злодея
И наказанную Мумму
И пойдем за Атта Троллем.
Проследим, как благородный
Refugie домой спасался,
И медвежьему хозяйству
Посвятим подробный очерк.
После выйдем на охоту,
Будем лазать, прыгать, ползать,
Грезить в обществе Ласкаро,
Что прикончил Атта Тролля.
Летней ночи сон! Бесцельна
*Эта песнь и фантастична,-
Как любовь, как жизнь, бесцельна!
Не ищите в ней тенденций...
Атта Тролль не представитель
Толстошкурой, всегерманской
Почвенной, народной силы.
Соткан не из аллегорий -
Не немецкий он медведь,
Мой герой. Медведь немецкий,
Как медведь, плясать согласен,
Но не хочет скинуть цепи.
Имеется еще следующий вариант:
Летней ночи сон! Бесцельна
Эта песнь и фантастична,-
Как любовь, как жизнь, бесцельна,
Нуждам нынешним не служит.
В ней высоких интересов
Родины я не касался.
И за них мы будем драться,
Но не здесь, а в доброй прозе.
Да, мы в доброй прозе будем
Разбивать оковы рабства;
А в стихах, а в песне вольной
Уж цветет у нас свобода.
Тут поэзии владенья,
Тут не место ярым битвам,-
Так поднимем тирс волшебный.
Розами увьем чело!
ГЛАВА VI
Вероятно, сюда относится строфа, которую,
Штродтманн опубликовал как вариант "Атта Тролля
Ведь в большом хлеву господнем,
Называемом землею,
Всякой твари есть кормушка,
А в кормушке -- добрый корм!
ГЛАВА X
Вместо второй половины 17-й строфы и строфы 184
И, в Германию уйдя,
Стал -- медведь тенденциозный.
Там он, к ужасу людей,
А в особенности муз,
Воет и ревет, беснуясь,
И грозит нас всех сожрать.
ГЛАВА ХIII
Сюда, вероятно, относятся следующие стихи,
опубликованные Штродтманном как варианты к "Атта Троллю":
Ночь, горящая звездами,
На горах лежит, как плащ:
Черный горностай, расшитый
Хвостиками золотыми.
Ясно: был скорняк безумен,
Сделав черным горностай
И украсив золотыми,
А не черными хвостами!
Вешайся, мой Фрейлиграт!
Ведь не ты придумал образ:
Черный горностай, расшитый
Хвостиками золотыми.
ГЛАВА XXII
Так у очага мечтая,
Я сидел в лачуге ведьмы.
Тут же с котелком возился
Добродетельнейпшй мопс.