Валентин. Постой, постой… какой доклад?
Гера. Я так и знал, что забудешь. Об изобретателе радио Попове.
Валентин. Ну что ты будешь делать — из головы вон! Ты пойди скажи, чтоб перенесли.
Гера. Да! Сам пойди и извинись перед ребятами.
Валентин. Неужели?
Гера. А ты думал? Ты же их второй раз подводишь. Нельзя же так…
Валентин. Ладно, нечего мне тут нотации читать.
Гера. Да ты пойми…
Валентин. Всё!
Гера, хлопнув от досады книгой по ноге, выходит. Входит Яковлева и молча проходит мимо Валентина.
Антонина Николаевна! Подождите…
Яковлева (останавливаясь). Я вас слушаю, Листовский.
Валентин. Антонина Николаевна, я вас не думал обидеть.
Яковлева. Да. Вы не думали меня только обидеть. Вам хотелось показать ребятам, что зря я набралась смелости преподавать в классе, где обучается «сам» Листовский! Может быть, непедагогично говорить с вами таким образом, но я не могу иначе. Вы издевались надо мной из урока в урок и были весьма изобретательны…
Валентин. Но послушайте…
Яковлева. Нет, уж слушайте вы. Я мечтала быть учительницей и стала ею в большом сибирском городе. Я была счастлива, когда мальчики внимательно слушали меня. Но вы… но вам казалось, что, издеваясь надо мной, вы совершаете нечто остроумное, из ряда вон выходящее, смелое, а на самом деле… а в сущности, это была подлость…
Валентин (вспыхивая). Ну, знаете…
Яковлева (так же горячо). Да, знаю. Я знаю, что вести себя так, как ведете вы, позорно для советского школьника, тем более комсомольца.
Валентин. Вот уж это вас совершенно не касается!
Входит Тамара. Она слышит последние слова Валентина.
Тамара. Листовский!
Валентин. А! И вы здесь! Если собираетесь прочесть мне нотацию, советую воздержаться! Я уже вышел из пионерского возраста! (Уходит.)
Тамара. Антонина Николаевна, мы этого ни за что не оставим. Вы только, пожалуйста, не расстраивайтесь. Он дерзкий, распущенный мальчишка. Мы обсудим его поведение на комсомольском собрании.
Яковлева. Ничего, Тамарочка, ничего. Наверное, я опять поступила непедагогично. Ведь он же шел ко мне извиняться!
КАРТИНА ВТОРАЯ
Квартира Жарковых. Уютная, скромная обстановка. За письменным столом сидит Вика и учит историю. На диване лежит Леня и с увлечением читает книгу.
Леня. Черт знает какая сила воли у этого человека!
Вика (рассеянно). У какого человека?
Леня. Про которого я читаю.
Вика. А кто он?
Леня. Аболиционист.
Вика. А что это такое? Я что-то не помню.
Леня (скороговоркой). Аболиционисты сражались за свободу негров в Америке. Север против Юга.
Вика (заинтересованно). Ну и что?
Леня. «Что, что»! Не мешай! Я дочитываю.
Вика. Сам мешает мне делать уроки, и я же виновата.
Леня (жалобно). Да молчи ты! Тебя только затронь, так рад не будешь. Самое интересное место!
Вика (погружаясь в занятия, бормочет про себя). «После двухдневных боев белые не выдержали натиска и отступили к Хабаровску. В октябре был взят последний оплот белых…»
Леня (закрывая ухо подушкой, читает. Потом вскакивает как ужаленный и захлопывает книгу). Вот гады! Повесили все-таки!
Вика (испуганно). Кого?
Леня. Да Джона Брауна! Но молодец старик, как держался! Ах, как держался!
Вика. Так бы и сказал, что про Джона Брауна, а то «аболиционисты, аболиционисты»… И вообще не мешай мне.
Леня. Да брось ты писать! Послушай, сколько лет борьба идет, какие люди погибают, а негров там и сейчас преследуют.
Вика. Это не причина мешать мне делать уроки.
Леня. Расовая дискриминация! Какие слова! А в переводе на американский язык — это суд Линча!
Вика. Сам выучит уроки и ораторствует на весь дом. Кстати, американского языка нет.
Леня. Ну, английский, — подумаешь, какая формалистка!
Вика. Слушай, Леня, пошел бы ты лучше к товарищам. Кстати, и повозмущались бы вместе!