В хате застал ее и Степана Федоровича. Мать вышла к соседям. Немцы-постояльцы потащились в школу пьянствовать.
— Здравствуй, зятек! — весело встретил Юрка Степан Федорович.
Катя поздоровалась холодно. Она была в плохом настроении и делала вид, будто очень озабочена чем-то. Когда Степан Федорович сказал «зятек», со злостью поглядела на него и презрительно сжала губы.
Почему-то долго длились серые сумерки. Говорили о том о сем. Юрко кусал губы от нетерпения. Его переполняла радость. Был горд оттого, что знает большую тайну, важную новость и должен совершить нечто очень рискованное. Было досадно, что нельзя уже сейчас рассказать об этом. Никогда еще так не подмывало не только поделиться, но и, по правде говоря, немного прихвастнуть. Слова уже вертелись на языке. Даже зубы стискивал. Тем временем рассказывал совсем о другом, о том, что видел вчера. О ребенке с застывшими восковыми ножками. Степан Федорович нахмурился. Исчезло с Катиного лица притворное выражение озабоченности. Губы ее дрогнули и полуоткрылись, а в черных глазах заблестели едва сдерживаемые слезы. Растерянно и зло смотрела она на обоих.
— Вот так нас всех перебьют. А вы сидите сложа руки, боитесь. Взрослые! Только чваниться умеете… Трусы, вот кто вы такие! Знайте!
Она не выдержала. Топнула ногой, разрыдалась и выбежала в соседнюю комнату.
Юрко был подавлен. Такие новости, такие дела, и вдруг… Все закипело в нем: неудержимое желание рассказать, объяснить, какая-то необычная, странная жалость к Кате, незаслуженная обида. Прежде он все ее детские выходки воспринимал, как человек взрослый, а вот сегодня обиделся. Совсем растерялся, встал, забегал по хате. Даже приоткрыл дверь в сени и… не выдержал. Вернулся. Будто бросился с моста в воду. Почти не владея собой, взволнованный и возбужденный, подбежал к двери, ведущей в соседнюю комнату, и горячо зашептал, не обращая внимания на Степана Федоровича:
— Катя, а Катя! Иди сюда, скажу тебе что-то.
Девочка вышла. Со смущенным видом, утирая слезы, постепенно успокаивалась. Послушно направилась вслед за ним в сени.
— Послушай, Катя, накинь платок, выйди во двор. Очень важное дело, — прошептал ей на ухо.
Морозный воздух отрезвляюще подействовал на Юрка, и он опомнился. Но отступать было уже поздно. Снова стал взрослым, посуровел, насупился. Стояли под навесом за копенкой соломы.
Он строго смотрел в ее черные, горящие любопытством глаза и изменившимся глухим голосом спросил:
— Катерина, ты умеешь держать язык за зубами?
— К чему эти вопросы? — обиделась она.
— Катерина, речь идет не только о моей голове. Ты должна понять. В конце концов, я могу вовсе ничего не говорить. Мне тебя жаль…
— «Могу, могу», — сердито повторила Катя.
— Катерина, дай честное пионерское… Руку подними. — Потом заколебался. — Нет, этого недостаточно. — И, не придумав ничего более внушительного, велел по-мальчишески: — Ешь землю!
Катя удивленно отковырнула кусочек глины со стены и, поморщившись, проглотила.
— Теперь погляди, — развернул плакат с красными буквами. — Можешь пойти со мной клеить, — добавил, когда она прочла. — Но — могила! Понятно?
Катя заплясала от радости. Лицо у нее пылало, еще милее казались нежные ямочки на щеках, черным блеском горели глаза.
— Мать как раз опару поставила. Наберу в стакан…
Когда вышли на улицу, было совсем темно. Договорились первый плакат приклеить на стене школы, на углу.
Окна школы были ярко освещены. По двору сновали пьяные солдаты. Внутри, в классах, завывали патефоны и губные гармоники. На углу стояло несколько мальчишек. По улице мимо школы изредка пробегали прохожие. Обойдя мальчишек, Юрко и Катя остановились под стеной школы. Юрко молниеносно развернул плакат, приложил его к стене и закрыл спиной. Если смотреть со стороны, могло показаться, что он просто стоит, прислонясь к стене. Там было наклеено так много разных бумажек, что и плакат не привлек бы ничьего внимания. Катя стояла рядом и, зачерпнув ладонью, быстро размазывала тесто по бумаге, а Юрко придавливал спиной. Когда уже собирались уходить, на них вдруг наткнулся гитлеровец. Брел, держась за стену руками, и бормотал что-то. Налетел на Юрка, остановился и сквозь зубы выругался. Потом вынул из кармана фонарик и зажег. Юрко и Катя мгновенно расступились в стороны. Желтоватый круг света упал на бумагу, выхватив из тьмы красные буквы: «…немецко-фашистских армий под Москвой». Выпуклые буквы рдели ярко, призывно. Фашист поводил фонариком, ничего не понял и, не увидев людей, которые, казалось, были тут, погасил его. Сделал еще два шага, грузно привалился к стене и спьяну хрипло и неразборчиво залепетал что-то.