Проснувшись, вздыхает и стонет на печи мать.
— Юра, Юра! — слышит он горячий шепот брата, но не в силах ответить.
— Нет, лучше вы, мама, спросите — кто. А потом не открывайте, пока я не скажу. Оттягивайте, будто не понимаете, что к чему.
Мать идет по комнате, натыкаясь на стулья. Медленно открывает дверь, ведущую в сени, и, подождав, пока грохот утихнет, спрашивает:
— Кто там? — Голос ее прерывается от волнения.
— Полиция! Откройте!
— Кто? Кто? — переспрашивает мать, и голос становится ровнее.
— Открывай! Чего «ктокаешь»? Полиция!
— О господи! Носит вас поздней ночью. Если надо, могли бы утром прийти. — Она уже овладела собой.
За дверью слышится громкая ругань.
— Да не горит же? Дайте сперва лампу зажечь и одеться.
Не обращая внимания на ругань и удары в дверь чем-то тяжелым, наверное прикладом, мать возвращается в комнату.
Тем временем брат успевает зажечь лампу. Лицо его немного побледнело, но глаза спокойны и, как всегда, печальны. Он не суетится. Размеренными движениями, словно еще вчера ожидал этого и все обдумал, достает из-под шестка и сжигает какие-то бумажки, проверяет карманы, подходит к лежанке, прячет в золу пистолет. В то же время тихо говорит:
— Не показывай, что боишься. Спокойно. Ничего не произошло. Какая-то случайность. Если же что-либо серьезное — ты ничего не знаешь. Все я сам. Днем выяснится, и тогда известишь Николая Ивановича. Открывайте, — бросает он матери и снова ложится в постель.
Мать неторопливо отодвигает засов. Засов скрипит. Оттолкнув ее в сторону, в хату врываются несколько полицаев и немец.
— Одевайся! — говорят брату.
Через несколько минут Дмитра выводят из хаты. На пороге он останавливается, видно, колеблется — прощаться или нет. Но, вероятно, что-то сообразив, ссутулившись, решительно и спокойно делает шаг за порог. Всем своим поведением показывает полицаям, что это — лишь ошибка, которая вскоре выяснится. И в самом деле, ничего определенного эти «архангелы» не знают. Даже обыска не сделали. Уже из сеней брат кричит:
— Мама, если я утром не вернусь, принесите мне тулуп! — И скрывается за дверью в туманной мартовской мгле.
В хате становится пусто и холодно. Чадит едва мерцающая лампа. Тихо плачет мать. Юрко лежит в постели. Застывшим взглядом уставился в потолок. Что-то словно оборвалось в нем. Путаются бессвязные мысли и нестерпимо хочется, чтобы поскорее настало утро. Оба молчат…
Перед рассветом в незапертую хату вбегает мокрая от дождя, взволнованная Катя.
— Степана Федоровича тоже забрали, — говорит она. Садится на краешек Юриной кровати, возмущенная, злая.
— Что может это означать? — спрашивает Юрко.
— Не знаю. Но надо что-то делать.
— А что?
— Сам знаешь. Ты должен сообщить.
— Кому?
— Не притворяйся. Ты знаешь.
Юрко приподнимается и, успокоившись, тихо, рассудительно отвечает:
— Надо подождать до утра, выяснить… Узнай, куда их повели.
Утро приносит успокоение. Все выясняется… Идет весна. Фашисты боятся весны и зеленых лесов. Они хотят опередить события. Неожиданно устраивают облаву и за одну ночь забирают из села всех, кто, подобно Степану Федоровичу, ожил и вылечился; всех, кто мог иметь какое-либо отношение к Красной Армии; всех, кто появился в селе после того, как его заняли немцы, одним словом, всех «подозрительных», и бросают их в лагерь для военнопленных. Это «мирное дело» не обошлось без жертв. Люди убегали. Многие вырвались, но некоторых застрелили при попытке к бегству.
Теперь все сидят за колючей проволокой. Человек сто. Разделяют их судьбу еще человек пятьдесят уцелевших, несмотря на голод и пытки, военнопленных.
Мать идет к управителю «общественного хозяйства», рыжему Саливону. Тот бежит жаловаться шефу района. Идет весна, скоро начнется сев, а у него неизвестно почему забирают единственного кузнеца. Ведь немецким властям нужны не сорняки, а засеянные поля. А чтобы засеять их, необходимо привести в порядок инвентарь!
Шеф отправляется к коменданту. Брат уверяет, что никакого отношения к Красной Армии не имел. В полдень его отпустили домой.
Переодеваясь после лагеря, с улыбкой говорит Юрку:
— Ну что, герой, испугался? Ничего, дружок, привыкай. Кроме того, должен тебе сказать вот что: я даже доволен, что там побывал. Сходи к Кате и скажи, что надо отнести Степану Федоровичу еду. Только пусть пойдет она, а не мать.