— Кто это там такой вооруженный? — то ли всерьез, то ли в шутку хитро спрашивает Петро.
— Ну, парашютисты, кто же еще! — шевелит тараканьими усами полицай. — Говорят, сброшено их видимо-невидимо!
— А ты уж и перепугался?
— Ну, перепугался не перепугался, а умирать зазря никому не охота, ничуть не обижается усатый.
— …Дистанция, дистанция, так-перетак! — скрипит все ближе, где-то за спиной.
Они спускаются в балку, перепрыгивают через ручеек, проходят мимо знакомого уже источника. В низинных зарослях лозы, орешника и черноклена хлопцы замедляют шаг, пробуя незаметно отстать, но усатый и другие прилипли к ним как смола. Низинные заросли остались позади. Начался редкий дубняк на косогоре. Все вокруг как на ладони. Неужели им так и не удастся отвязаться от неожиданных попутчиков?
— Давай, давай! Веселее, так вашу… растак, — скрипит за дубами.
На душе у Павла сразу же становится муторно. Игра, которая началась так удачно, теперь явно перестает ему нравиться.
Дубы редеют, расступаются в стороны и остаются за спиной. Старая вырубка, кусты, темные купы терновника, полянка… За зеленым валом рва стерня. Дальше желтые пятна сурепки, кукуруза и далекий-далекий пустынный горизонт.
У рва приказано сделать привал.
Раздосадованные и встревоженные хлопцы сразу же валятся в траву. Усатый полицай опять рядом… Остальные чуть поодаль.
В обе стороны, сколько видно вдоль лесного вала, темными группами спины, головы, плечи. Лежат, сидят, сопят, матерятся, перематывают портянки, дымят самосадом.
«Ну и ну! — с досадой думает Петро. — Да еще и Новые Байраки! — вспоминает услышанное еще там, на той стороне леса. — Какие такие Новые Байраки в районе Каменского леса?..» И перед закрытыми глазами у него возникает огромная карта за шторкой… «Белое пятно»… Неужели?! Этого только не хватало! А тут еще эти типы! Нет, игра явно не нравится Петру. Совсем не нравится. А как вроде бы хорошо все начиналось!
Усатый таракан, которого зовут, оказывается, Терентием Грушкой, пристает и пристает со своими дурацкими вопросами:
— Хлопцы, ну а как у вас там… Вакуироваться все успели?
— Не иначе, — неохотно бросает Петро. — Откуда же нам знать? Нам сказано: «Айда!» Вот мы и пошли.
— Ну, а вот, к примеру… У него вроде бы сила великая?
— У кого это «у него»?
— Ну, у Сталина, выходит, — испуганно оглядывается по сторонам усатый.
— А ты бы у него и спросил…
— Ну, а на Днепре? Как, по-твоему, немец удержится?
— А об этом уж спрашивай у немцев.
— Ну, а как с нашим братом? Не слыхали? Ежели, к примеру, попадешь к ним в руки?
И тут не выдерживает Павло, с досадой резко переворачивается на спину, закидывает руки за голову и тихо, но выразительно чеканит:
— Как же, слыхали… Вешают нашего брата.
Петро окидывает товарища сердитым и предостерегающим взглядом. Глаза усатого Грушки таращатся, усы нервно подергиваются. Он умолкает. Надолго. Лишь сопит молча, с натугой сосет цигарку…
— О! А это еще что за хлюсты? Откуда здесь взялись? — заскрипел вдруг прямо над головами хлопцев знакомый уже им голос.
На гребне рва возвышается фигура. Они видят сначала тупоносые голенища гармошкой — сапоги, над ними широченные синие диагоналевые галифе, черный френч с накладными карманами, перехваченный накрест ремнями, и уже потом, над всем этим, тонкогубый огромный рот, длинный нос, серые пронзительно-колючие глаза и кожаную фуражку, натянутую по самые брови.
Услышав этот скрип, Терентий Грушка слишком быстро для своего возраста вскакивает на ноги.
— Так что Дуськины приблудились, пан Митрофан!
Вслед за Грушкой неохотно поднялось на ноги и несколько других полицаев. Лишь парашютисты неосмотрительно так и остались: один — сидеть, другой — лежать.
— А вас что, не касается? — пропустив мимо ушей ответ Грушки, гаркнул «пан Митрофан». — Вста-а-а-ать!
Хлопцы с ленцой, явно выгадывая время, поднялись на ноги.
«Пан Митрофан» придирчиво острым взглядом ощупал обоих с ног до головы.
— Кто такие будете?
— Ну, говорят же вам, — прикидываясь обиженным, пожал плечом Павло. И сплюнул сквозь редкие зубы.
— Как оказались здесь? Почему от своих отстали?
— Перемешались еще там, в Длинном яру, — бросил кто-то из полицаев между прочим, хотя его никто об этом не спрашивал. А Павло сразу же воспользовался репликой, ухватился за спасительную ниточку:
— А нам — «свои», не «свои» — не все равно? Кроме Дуськи, считай, еще никого и не знаем! Ваши ли, наши…