Их оружие этот, в галифе, приказал положить в передок, в ноги ездовому. Хлопцев со связанными назад руками усадили на заднее сиденье, спинами к лошадям. Неизвестный расположился рядом с ездовым, но лицом к хлопцам. Усевшись поудобнее, широко расставив ноги, достал из глубоких карманов галифе по пистолету, ткнул этими пистолетами хлопцев в спины, будто примеряясь, и сказал:
— Вот теперь уже можно и трогаться.
— А помощь не понадобится? — заглядывая снизу в лицо незнакомцу, спросил Митрофан.
— Не понадобится, — как-то насмешливо кинул тот. — Дело, можно сказать, привычное. Да и недалеко здесь… Сначала к пану Бухману в жандармерию заглянем… Тронулись!
Однако произошла задержка.
— Стой! — вдруг неожиданно вскрикнул Павло. — А документы?
— Какие такие документы?! — искренне возмутился тот, в галифе, и ткнул Павла пистолетом в затылок. — Не шевелись, понял? У меня, ежели что, разговор короткий…
— Да наши же документы! — будто не услышав этого предостережения, продолжал Павло. — Они у него, у этого папа Митрофана!
— А, верно, — охотно подтвердил Митрофан. — Совсем выпало из головы… Дырявая голова, прости господи.
Он достал отобранные еще вчера у хлопцев удостоверения и аккуратненько уложил их сам в левый карман кителя неизвестного, поскольку руки у того были заняты пистолетами.
Наконец тронулись. Кони рывком вынесли бричку на улицу, колеса загрохотали по мостовой.
— Счастливо!.. — с явным опозданием крикнул вслед Митрофан.
Его пожелание утонуло в грохоте колес.
КАПИТАН САПОЖНИКОВ
…Новобайрацкий староста Макогон был на особом счету не только у районного коменданта, с которым работал и дружил, но и у самого шефа жандармского поста герра Бухмана. В полиции же от начальника Коропа, его заместителя Митрофана и до самого последнего полицая Макогона боялись, прислушивались к каждому его слову и выполняли каждый его приказ. Хотя про себя, иногда, как говорится, плакались «в подушку». Потому что пан староста не брезговал перед герром жандармом приписывать себе многие из их полицейских заслуг…
Потому-то и не удивительно, что печальная весть о двух советских парашютистах, задержанных и выданных немецким жандармам старостой Макогоном, распространилась уже на следующий день. Сначала в Новых Байраках, а потом и дальше, из села в село, видоизменяясь и обрастая новыми подробностями.
И хотя позднее говорили и другое, будто эти «парашютисты» были просто беглыми полицаями, проверить этого, конечно, никто не мог. Мысль о такой проверке не приходила в голову даже самому Митрофану. С него достаточно было и того, что Макогон однажды между прочим обронил при нем: на очной ставке все выяснилось, и эти полицаи остались в Скальном. Но никто, конечно, этого объяснения не слыхал и проверить не мог. И слух о парашютистах расходился все шире и шире…
Правда, произошло это уже потом, позднее…
Покамест же серые кони вынеслись со школьного двора на мостовую, и мы поехали вдоль темной широкой улицы вниз, к центру села.
— Сворачивай влево! — приказал Макогон.
Я с большим трудом сдерживал сытых, разгоряченных лошадей, сворачивая в темный узенький переулок.
Грохот стих, мостовая осталась позади. Позванивали мелодично лишь втулки колес да глухо молотили копытами пыльную дорогу серые. По сторонам белели хаты, возвышались черные ажурные кроны акаций.
— Влево! — приказывает Макогон.
Параллельно мостовой пролегала широкая, с накатанной колеей улица. Однако и по ней едем недолго.
— Круто направо!
Такая же широкая немощеная улица. Белые стены и темные окна хат. Кусты. Дорога идет на подъем. Сытые кони легко мчат тяжелую бричку. В свете низкой луны стелется за нами вдоль улицы призрачный хвост пыли. Кое-где во дворах еще хлопочут люди. Срываются иногда голоса, звякает ведерная ручка, стукают двери. Появление этой подводы на улице, вероятно, ни у кого не вызывает удивления. И потому, что еще не так поздно, и потому, что серые лошади Макогона здесь всем хорошо известны. Тут не то что присматриваться да интересоваться, тут старайся лучше, чтобы сам, не дай бог, на глаза не попался…
— Влево! Круто влево! — командует Макогон в конце улицы, уже возле крайней хаты.
Узенькая полевая межа. Справа степь, слева ров, заросший дерезой, и за рвом огороды, сады…
— Влево, влево!
Возвращаемся, кажется, назад, в центр? Похоже, но, кажется, и не совсем… Улица обыкновенная, подобная тем, которые уже проехали. Только теперь она полого сбегает вниз, пересекая еще какие-то улочки и переулки.